Его Высокоблагородие - Александр Башибузук

— Порядочность — понятие довольно относительное... — пробурчал я, но не стал продолжать, чтобы не шокировать капитана окончательно. — Успокойтесь, Илья Ипполитович, не буду я никого расстреливать. Разве я похож на убийцу?

— Нет, нет, конечно... — поспешил ответить Вебер. Но прозвучало это очень ненатурально.

«М-да... Значит, похож. Ну и ладно...» — хмыкнул я про себя и вдруг спохватился:

— Да, совсем забыл. Распорядитесь задраить все люки на верхнюю палубу и заклинить их изнутри. Кроме того, через который мы выведем преступников. И еще. Хоть какая-нибудь мастерская на корабле есть? Отлично. Прикажите срочно изготовить кандалы. Самые примитивные, но с цепью достаточной для передвижения и работы. Возле топки, к примеру. Замки не нужны, будет достаточно заклепать их наглухо.

— Сделаем. Но всю ответственность я с себя снимаю... — огрызнулся Вебер, но перечить мне не стал. И это правильно.

Вот что за человек? Ага, типичный представитель «кровавого» режима. Нет, конечно же жизнь из многих таких дурь уже повыбила, но этот до сих пор трахнутый на голову. Но ладно, мне по большому счету плевать. Главное, в Царьград меня довези, а там хоть по деснам лупись со своими блудными матросиками.

Бунтовщиков содержали на баке, в какой-то каморке, которая, по словам Вебера, называется шкиперская кладовая. У ее двери флегматично пускал дым из трубки пожилой матрос с берданкой.

Увидев нас, он неторопливо поднялся и отрапортовал:

— Господин капитан, происшествий не произошло. Но смущают ироды всячески. Агитирують, значиться. И лаются поносно. Старший матрос Жмудь.

— Молодец, Иван Ильич! — горячо поблагодарил Вебер матроса. — Я знаю, голубчик, что на тебя можно положиться.

«Голубчик? Сука, если он меня так назовет, выбью зубы на хрен...» — про себя пообещал я и приказал:

— Открывайте. Илья Ипполитович, отойдите на пару шагов и возьмите на прицел дверной проем. И взведите курок на револьвере, прости господи... Ильич, ты тоже будь готов палить из своей фузеи.

Как только открылась дверь, пленные дружно подались вперед, но увидев направленное на них оружие, сразу же отшатнулись обратно.

— В чем дело? Почему отказались от работы?

— А кто нас обещал сегодня отпустить? — нервно выкрикнул Мирон, шепелявя распухшими разбитыми губами, и обернулся к товарищам, словно ища у них одобрения.

— Отпустить?.. — переспросил я. — Хорошо.

Шторм все продолжать крепчать: палуба уже ходила ходуном, а корпус звонко гудел от ударов волн. Даже я, полный профан в морском деле, прекрасно понимал, что уходить сейчас на шлюпке — это верная смерть. А они — тем более должны это понимать. Идиоты? Вряд ли. Значит, просто качают права. Ну-ну...

— Прямо сейчас и отпущу. По одному выходим наружу и становимся на колени, мордой к переборке, держа руки на затылке. Живо!

— Зачем? — осторожно поинтересовался Мирон.

— Как зачем? Опускать буду... — я хмыкнул и словно нехотя поправился: — Вернее, отпускать. Сейчас выведем вас на верхнюю палубу — и до свиданья. Шлюпку сами спустите, но учтите, стопорить ход из-за вас никто не будет. Я свое слово держу.

— Но... — промямлил Мирон. — Там же...

— Э, нет, господин хороший... — вдруг выступил вперед один из матросов. — Так не выйдет. Потопнем же. Лучше стреляй на месте.

— Отказываетесь, значит?

— Отказываемся! — дружно и охотно согласились пленные. — Чай, не умалишенные.

— Ладно, будем считать, что я свое слово сдержал, — я старался говорить спокойно и безразлично. — Вы понимаете, если пароход будет тонуть, никто вашу камеру открывать не будет? Просто не успеем. Вижу, что понимаете, значит, слушайте мое следующее предложение...

Вопрос удалось уладить очень быстро. Не окончательно, но работать они будут. И без кандалов. А потом посмотрим. Может, и отпущу в Константинополе. Или отдам на расправу Шмуклеровичу. Как настроение будет. А Мирон все-таки остался в камере. Знаю я таких людишек, так что пусть посидит. Надо только приказать замуровать дверь намертво, чтобы постового не выставлять.

Что дальше?

А дальше началось такое...

Черное море. Мыс Калиакра.

Пароход «Димитрий»

22 января по старому стилю. 1920 год. 18:00

Етить... — я тяжело опустился на скамью в душевой и, взбрыкнув ногами, сбросил

растоптанные заскорузлые ботинки. — Ну ни хрена себе...

Почти двое суток нас болтало по волнам, как дерьмо в проруби. Уходя из шторма, пришлось дать полный ход, но кочегары больше двух с половиной часов у топки не выдерживали. А когда пароход развернуло бортом к волнам, я уже вовсе попрощался с жизнью. Пришлось отбросить принципы, напялить на голое тело матросскую робу и упасть на лопату в пару к Александру Николаевичу. Знаете, личные принципы — дело такое, весьма относительное. Как говорится, жить захочешь и не так раскорячишься. И отработали, правда, у меня такое чувство, что... что сейчас сдохну.

Не знаю, каким чудом, но мы уцелели. При всей своей либеральной придурковатости Вебер оказался опытным специалистом и все-таки вывел «Димитрия» к берегам Болгарии, после чего спрятал пароход от ветра за мысом Калиакра.

— Да уж... — я разделся, крутнул здоровенный бронзовый кран и встал под ледяные струи воды. — А-а-а!!! Ух, мля... а могли и потопнуть к епеням. Или... — Встал в театральную позу и, энергично отмахивая рукой в стиле Маяковского, отбарабанил:

Среднего роста, плечистый и крепкий,

В драном пальто, без ботинка и кепки,

Кортик и браунинг есть у него —

Больше не взял он с собой ничего.

Рядом княгиня, в чулках на подвязках,

Платье — утопло в минуту развязки,

Сгинуло вместе со всеми в пучине...

Жмется бедняжка, от страха к мужчине.

Ну, а мужчина снимает рубашку,

Знает, что надо согреться бедняжке.

Кто уже в теме, скажите-ка, а ну-ка:

Что дальше будет...[10]

Да, вот есть у меня такая придурь. Стихоплетствую порой. По поводу и без повода. Литературный талант, етить. Помню, в свою первую ходку братве помогал писать в стихах письма «счастья» заочницам, так к каждому второму бабы на свиданки приезжали...

— Браво, барон, браво!.. — за моей спиной вдруг раздался приятный женский голос.

— Простите... — я быстро развернулся и уставился на княгиню Орбелиани. Кетеван, или как я ее уже успел окрестить, Катерина, стояла в дверях, прислонившись плечом к косяку, и иронично похлопывала ладошкой об ладошку. В отличие от остальных пассажиров, она избежала жутких последствий качки и, как всегда, выглядела великолепно. Даже в банном халате. Н-да... особенно в нем.