Депеш Мод - Сергей Жадан
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Серьёзно. Не пью. Вообще.
— А что ж ты так нахуярился?
— Николай Иванович, вы понимаете… Это мой декан.
— Что декан?
— Ну, у него день рождения сегодня, понимаете?
— Ага, и весь факультет бухал, да?
— Ну, нет, конечно. Он просто попросил помочь ему переехать. В новую лабораторию.
— Какую лабораторию?
— Новую. Переехать. Там, вещи перевезти, аппаратуру.
— Аппаратуру?
— Ну да. Колбы.
— Какие колбы?
— Ну, колбы, такие, знаете, — я пытаюсь объяснить ему, как выглядит колба, но сам не могу этого вспомнить.
— Ну и что?
— Мы химики.
— Я вижу.
— Серьёзно. Знаете, колбы там разные. —(Что я к этим колбам прицепился?) — Николай Иванович…
— Ну?
— У вас же дети есть?
— Есть, — говорит Николай Иванович, поправляя свой фашистский китель. — Сын. Такой же распиздяй, как ты, — Николай Иванович, похоже, попускается. — Клей вот начал нюхать, зараза такая. Я недавно полез в тумбочку.
— Полезли в тумбочку? — не понимаю я.
— Ну, у меня там МОИ вещи, понимаешь? Полез, значит, смотрю — клея нет, я к нему — ты что, говорю, охуёк — раньше сигареты МОИ курил, теперь клей МОЙ нюхаешь?
— Ваш клей? — Я его никак не могу понять. Что он говорит?
— Я для ремонта купил, — обижается Николай Иванович. — Для ремонту, понятно? А теперь какой ремонт, без клея-то?
— Да, — произношу я.
— А обрыгался чего?
— Не знаю, Николай Иванович, у меня это что-то последнее время с носом. Сплю плохо, во сне задыхаюсь. Рыгаю вот.
— Это у тебя гланды.
— Думаете?
— Точно, гланды. Тебе их нужно вырезать.
— Вырезать?
— Ага.
— Ну да, — произношу я, — Как же я их вырежу? Что же тогда останется? Возможно, гланды, это вообще лучшее, что во мне есть.
— Эх, сынок-сынок. Что же мне с тобой делать?
— Николай Иванович…
— Ну?
— Отпустите меня. Я больше не буду.
— Да куда же я тебя отпущу? Тебя же такого через пять минут снова подберут. Эти же вот два пидараса, которые тебя притащили, и подберут. Они молодые, для них это как вражеский самолёт сбить — можно новую звёздочку на борту рисовать. Так что сиди тут. Тут ты сейчас в наибольшей безопасности. Так, сейчас, где МОИ ключи, пошли — я тебя оставлю до утра в камере.
— В газовой?
20.30
В камере темно, вдоль стен стоят две скамьи, на одной валяется чувак в кожанке, между скамьями наглухо зарешёченное окно, Николай Иванович забирает мой ремень и шнурки и оставляет меня в темноте. Я сразу же бросаюсь к окну, не может быть, — думаю, — чтобы отсюда нельзя было сбежать, из любой газовой камеры можно сбежать, очевидно, что и из этой тоже. Что ты делаешь? спрашивает чувак, поскрипывая в темноте кожанкой, да вот, говорю, хочу как-то вылезти отсюда, ага, говорит чувак, а ты подкоп сделай. А что, — произношу, — отсюда никак не вылезти? Нет, — говорит он, — никак. Только подкоп. А ты откуда знаешь? — спрашиваю. Я, — произносит он, — вот в этой самой камере сидел ещё три с половиной года назад, когда меня взяли первый раз. Ух ты, — говорю, — так ты тут свой? Ты за базаром следи, — произносит чувак, — какой я ментуре свой? Ну, извини, — произношу, — не хотел тебя обидеть. А за что тебя взяли? На киче, — поучительно произносит чувак, и его кожанка обиженно скрипит, — не спрашивают за что, на киче спрашивают — по какой статье, понял? Понял, — говорю.
Так мы с ним до утра и просидели. Он рассказывал о киче, а я думал о своём. Скамьи пахли клопами.
07.00
— Николай Иванович?
— Давай, сынок — поднимайся. Пойдём на исправительные работы.
— Бывай, — говорю я чуваку, но тот в ответ только сонно поскрипывает.
Значит, так, — Николай Иванович ведёт меня ободранными коридорами, выводит через боковые двери, я вижу, что мы попали в коридоры паспортного стола, он тоже находится в одном помещении с ровд, тут ещё совсем никого нет, никаких тебе посетителей, только две уборщицы моют коридор с двух сторон и смотрят на меня осуждающе, каждая по-своему, конечно, но осуждающе, Николай Иванович открывает ещё какие-то двери и заводит меня в большую комнату, где стоит старый холодильник и газовая плита, пол залит извёсткой, похоже тут делают ремонт, может, именно это и есть газовая камера, — думаю я, — а народ они травят, очевидно, при помощи газовой плиты.
— Значит, так, сынок, — деловито говорит Николай Иванович, — значит так.
Сейчас, — думаю, — он предложит мне засунуть голову в духовку и открутит краны.
— Я решил не звонить твоему декану. Зачем тебе эти неприятности, правильно?
— Но чтобы больше такого не было, ясно?
— Ясно.
— Значит, так, — произносит Николай Иванович, — вот твой паспорт, вот твой ремень.
— А шнурки?
— Вот, блядь, забыл. Ну, всё равно — возвращаться. Значит, так, — он, похоже, сам не знает, что ему нужно. — Видишь лампочку?
— Вижу.
— Она разбита — видишь?
Я смотрю вверх. И вправду — разбита.
— Вижу, — говорю.
— Вот, давай — выкрути её. А то я туда не вылезу. Годы МОИ уже не те.
— Выкрутить? — переспрашиваю.
— Выкрути.
— И всё?
— И всё.
— И можно идти домой?
— Ну, нет, — произносит Николай Иванович. — До вечера пересидишь, чтобы никто ничего, а там — пиздуй куда хочешь.
— До вечера?
— До вечера, — произносит Николай Иванович. — Давай, лезь.
Он подставляет мне раздолбанную раскладную лестницу, залитую известью и краской, и отходит в сторону. Похоже, боится, как бы я на него не упал. Я нерешительно топчусь, но решаю лезть, всё-таки этот Николай Иванович не такой уж и говнюк, говнюк, конечно, но не такой уж, паспорт мне по крайней мере отдал, хотя шнурки и заныкал. Я лезу наверх и рассматриваю вблизи лампочку, она не просто разбита, это какая-то неприкаянная лампочка, тоже вся в извёстке и краске, не знаю уж, кто у них тут ремонтом занимается, но к электрике он, похоже, относится с ненавистью.
— Ну, что там? — спрашивает снизу Николай Иванович.
— Порядок, — говорю.
— Какой порядок? — кричит Николай Иванович. — Ты давай, пидарас мелкий, выкручивай её. Мне тут некогда с тобой трепаться.