Школа обольщения - Джудит Крэнц

С любовью, Нелли

Леди Молли Эмлеи Лоуэлл Ллойд Беркли, которой минуло семьдесят семь лет, больше всего на свете обожала кого-то куда-то пристраивать. Она ответила через три недели.

Моя дорогая Нелли!

Была счастлива получить Ваше письмо, и у меня есть для Вас радостные новости! Я полюбопытствовала и обнаружила, что у Лилиан де Вердюлак имеется комната для Ханни. Вы, быть может, помните мужа этой дамы, графа Анри, такой приятный мужчина. Он, увы, был убит во время войны, и семейное дело рухнуло. Лилиан берет только по одной девушке в год, и нам очень повезло, потому что Лилиан подходит нам во всех отношениях. Она весьма достойная и очаровательная женщина. У нее две дочери моложе Ханни, и они составят девочке подходящее общество.

Плата за жилье, разумеется, с полным пансионом, составит семьдесят пять американских долларов в неделю, я думаю, это вполне справедливая цена, если учесть, каково сейчас положение с продуктами на континенте. Я обо всем договорюсь, как только получу Ваш ответ. Передайте привет Джорджу.

Любящая Вас, Молли

Истинные французские аристократы, но, разумеется, не новоявленные обладатели титулов, пожалованных Наполеоном, а подлинная старинная роялистская знать, что ведет свое начало от Крестовых походов и ранее, интересуются деньгами с удвоенной страстью по сравнению со средним французом. Это значит, что, в сравнении с обычными людьми, старинные французские аристократы интересуются деньгами вчетверо активнее. По их мнению, все деньги относятся к недавно нажитым, если только они не являются или не становятся их собственным фамильным достоянием. Когда кто-то из их сыновей женится на дочери богатого виноторговца, прапрадеды которого были из крестьян, происходит мгновенное перевоплощение, и приданое невесты начинает сиять блеском славного происхождения от самой мадам де Севинье.

Французские аристократы проявляли живой интерес к добропорядочным жителям Бостона еще со времен Французской революции, когда бостонец, полковник Томас Хандэйсид Перкинс, дочь которого вышла замуж за Кэбота, лично спас сына маркиза де Лафайета и отвез мальчика в Новый Свет. Конечно, если кто-то пожелает проследить их родословные со дней высадки первых колонистов у Плимут-Рока в 1620 году — а желают многие, — то начать следует с того, что все бостонцы были торговцами и моряками, происходившими из нетитулованных английских семей, но при этом их способность наживать и приумножать состояния, без сомнения, достойна восхищения, а потому с каждым поколением их знатность возрастает. Кроме того, с течением времени немало их дочерей достигли такой знатности, что ныне являются обладательницами многих главных титулов Франции. И таковые бостонцы, хотя и редко владеют приличными поместьями, с фамильными замками, — единственным, что удовлетворяет французскому представлению о так почитаемом ими недвижимом имуществе, — тем не менее, владеют достаточным числом фабрик, заводов, банков и брокерских контор. Кроме того, им присуще чувство хорошего тона. Они не бывают вульгарны. Они, при наличии своих капиталов, живут скромно, подобно многим великим французским семьям, которые под давлением обстоятельств были вынуждены после революции отказаться от выставляемой напоказ пышности и великолепия своих предков.

Само собой разумеется, молодой французский аристократ, лишенный фамильного состояния, обычно бывал вынужден жениться на деньгах. В этом состоял его священный долг перед родителями, перед самим собой и перед грядущими поколениями своей семьи. И в этом был его последний шанс удержаться на земле. Французская аристократка, не имевшая денег и не приобретшая их путем замужества, также имела обязательства: ей следовало в той или иной форме вести торговые дела с миром, чтобы буквально не умереть с голоду, хотя предполагалось, что до этого не дойдет.

Графиня Лилиан де Вердюлак потеряла во Второй мировой войне почти все, за исключением чувства стиля, мужества и доброты. В ней сочетались врожденный вкус, проявлявшийся даже в простейших вещах, и способность ускользать, держаться в стороне, избегая установления тесных контактов. Эта особенность ее натуры придавала ей то обаяние, которое никогда не свойственно людям общительным. Ее благожелательность ни в коей мере не свели на нет приемы платных постояльцев, в основном молодых американок, составлявших основной источник существования мадам. Она была рада открывшейся возможности предоставить кров на ближайший год мисс Ханни Уинтроп, о которой леди Молли так тепло отзывалась. У этой девушки, несомненно, очень хорошие связи, хотя она, кажется, состоит в таком же родстве со старожилами Бостона, в каком сама Лилиан — со старожилами из Фобур-Сен-Жермен.

Невысокая белокурая сорокачетырехлетняя француженка проживала в квартире на бульваре Лани, напротив Булонского леса. Благодаря запутанности принятого в военные годы и поныне не отмененного закона о замораживании арендной платы, Лилиан с двумя ее дочерьми могла позволить себе жить в чрезвычайно фешенебельном квартале Парижа и не истратить ни копейки на жилье начиная с 1939 года. Квартира была великолепная, хотя и требовала ремонта. С высокими потолками, залитая солнечным светом, она отличалась таким уютом, который гнездится лишь в домах, где не живет и не навязывает свой вкус ни один мужчина.

Когда Ханни постучалась, госпожа графиня сама открыла дверь. Обычно, если в доме ждали гостей, на звонки отвечала кухарка Луиза, жившая в мансарде, а Лилиан продолжала сидеть, свернувшись клубочком среди пышных потрепанных подушек на кушетке в гостиной, ожидая, пока гости войдут, и поднимаясь лишь при появлении женщин старшего возраста. Но сегодня ей захотелось продемонстрировать отменное гостеприимство.

При виде Ханни ей удалось сохранить на лице радушную улыбку, но глаза ее расширились от изумления и мгновенно вспыхнувшей неприязни. Никогда в жизни она не видала такой огромной девушки. Просто крошка-гиппопотам — невероятно, позор! Как можно до такого дойти? И что теперь с ней делать? Где ее прятать? Ведя Ханни в гостиную к накрытому чаю, она пыталась постичь этот нежданно свалившийся на нее кошмар. Лилиан не собиралась всю жизнь принимать платных постояльцев, но все же гордилась тем, что любая девушка, проведшая год в ее доме, покидала его, приобретя два свойства: во-первых, знание французского, настолько достойное, насколько позволял ум девушки и ее усердие, и, во-вторых, что гораздо важнее, чувство стиля, которым был пропитан сам воздух Парижа. Девушкам никогда не удалось бы впитать его, если бы не ее помощь. Но эта девица?!

За чаем она, сдерживая эмоции, заговорила с великолепным самообладанием:

— Добро пожаловать в мой дом, Ханни. Я буду называть вас Ханни, идет? А вы можете называть меня «мадам».

— Пожалуйста, мадам, не будете ли вы так любезны называть меня моим настоящим именем? — Ханни много раз прорепетировала свою речь в самолете по пути из Нью-Йорка в Париж. — Ханни — это всего лишь мое старое уменьшительное детское прозвище, и я давно переросла его. Мое настоящее имя Уилхелмина, и я бы хотела, чтобы меня называли Билли.

— Почему бы и нет? — Это имя показалось графине более подходящим для девушки, в которой из-за наплывов жира почти не ощущалось очарования женственности. — Итак, Билли, сегодня мы с вами говорим по-английски в последний раз. Когда я покажу вам вашу комнату и вы переоденетесь, наступит время обеда. В нашем доме ужинают рано, в семь тридцать, потому что у моих дочерей очень много домашних заданий. Начиная с ужина мы будем говорить с вами только по-французски. Луиза, кухарка, совсем не знает английского. Будет трудно, я понимаю, но только так вы сможете выучить язык. — Лилиан всегда ставила это условие всем девушкам. — Сначала вы будете смущаться, чувствовать себя нелепо, но, если не решитесь на мое предложение, вы никогда не научитесь говорить по-французски как следует. Мы не станем смеяться над вами, но будем постоянно поправлять вас — поэтому не сердитесь. Если мы позволим вам все время допускать одни и те же ошибки, мы не выполним своих обязанностей.