Школа обольщения - Джудит Крэнц

Ханни возненавидела своих рачительных тетушек и многочисленных кузин за то, что они вели себя так, словно никогда и не думали о деньгах. Она-то лучше знала жизнь. Ей было известно, что деньги — это единственное, что имеет значение. Она возненавидела отца за то, что он мало зарабатывает, что работает на скучной работе только потому, что у него таким образом остается время для исследований, которые, похоже, были для него намного важнее, чем собственная дочь. Она возненавидела Анну за то, что та любила ее, но ничем не могла помочь. Ханни возненавидела все, кроме мысли о деньгах, мечты о том, чтобы иметь много денег. И много еды…

Джозия Уинтроп вел с Ханни суровые беседы о ее отношении к еде. Он прочел дочери несколько строгих, содержательных лекций о жировых клетках, о химических процессах в теле и о сбалансированном питании. Он уверял, что все дело в соответствующей диете, что ни у кого в их семье не было предрасположенности к полноте, и велел Анне прекратить печь пирожки. Но, как только он уходил в госпиталь или лабораторию, Ханни и Анна тут же выбрасывали его наставления из головы. К двенадцати годам Ханни весила семьдесят килограммов.

Летом, перед тем как Ханни исполнилось двенадцать, в одно из воскресений во Фремингэм приехала тетя Корнелия, которую Джозия Уинтроп любил больше других членов семьи.

— Джо, тебе нужно что-то делать с Ханни.

— Корни, уверяю тебя, я много раз говорил с ней о ее весе, и в этом доме у девочки нет возможности есть пищу, от которой поправляются. Должно быть, она угощается у подруг. Если ты помнишь, мои родители были ширококостыми, и Ханни похудеет, как только достигнет подросткового возраста. Года через два, может быть, через три она обретет положенный вес. В роду Уинтропов никогда не было толстяков. А рост у нее такой, какой и должен быть у всех Уинтропов, с этим все в порядке.

— Джо! Для выдающегося человека ты иногда бываешь невероятно глуп. Я говорю не о весе Ханни, хотя, бог свидетель, с этим тоже что-то нужно делать. К тому же она узкокостая, а не ширококостая, как ты мог бы заметить, если бы взглянул на нее хоть вполглаза. Я говорю о том, что она взрослеет. Она ведь никому не нужна. Ты настолько поглощен своей проклятой работой, что не замечаешь, как несчастен твой ребенок. Разве ты не видишь, что у нее даже нет друзей, которые могли бы угощать ее, тем более едой, от которой она толстеет? Она даже не знает тех, кого должна знать обязательно, — она едва принадлежит к своей семье. И, видит бог, занятия у мистера де Фистера стали для нее трагедией. Джо, ты прекрасно понимаешь, что я имею в виду, поэтому не пытайся так покорно смотреть на меня. А если не понимаешь, тем более стыдно. Ее собственное семейство, вернее, люди нашего круга, раз уж ты вынуждаешь меня быть беспощадной, намерены изгнать Ханни из своей среды, если ты не предпримешь что-нибудь.

— Что-то ты слишком свысока говоришь, Корни! Ханни навсегда останется Уинтроп, даже если нам не очень повезло в жизни. — Он вновь занял оборонительную позу, этот самоуверенный, своевольный, эгоистичный человек, не терпевший, когда его призывали к ответу, и способный до бесконечности приводить доводы в свое оправдание.

— Мне дела нет до того, как ты назовешь мое заявление, Джо. Я знаю только, что Ханни растет, оставаясь чужой тому кругу, где ни у кого нет времени для посторонних. Я ни на что не променяю Бостон, но я знаю наши пороки. Недостатки какого-либо человека не имеют значения для тех, кто принадлежит к нашему обществу, но Ханни начинает от него отдаляться, Джо; это жестоко и абсолютно никому не нужно.

Лицо Джозии Уинтропа приобрело иное выражение. Он всегда принадлежал к их обществу, принадлежал полностью и настолько безоговорочно, что, где бы он ни жил, насколько бы ни обеднел, он оставался убежденным в своей принадлежности Определенному кругу и не нуждался в подтверждениях на этот счет. Даже став прокаженным, убийцей, маньяком, он все равно останется Уинтропом из Бостона. Для него невообразим тот факт, что его дитя может лишиться этого круга, это недопустимо и невозможно. Хорошо рассчитанные аргументы Корнелии поколебали его безоговорочный эгоцентризм.

— И что же, по-твоему, я должен предпринять, Корни? — почти риторически поинтересовался он, надеясь, что гостья не пустится в долгие объяснения. У себя в лаборатории он добился заметных успехов, но для настоящей работы ему необходимо было все его время, все до последней минуты.

— Просто предоставь мне свободу действий. Я уже пыталась кое-что предпринять, если ты помнишь, но ты всегда наотрез мне отказывал. Вот-вот будет слишком поздно. Будь добр, позволь нам с Джорджем отослать Ханни в Академию Эмери. Наша Лайза поступает туда в этом году. Я всегда считала, что двенадцатилетних девочек — а это невозможные создания — лучше посылать в пансионы, чем держать дома. К тому же там обучаются многие хорошие девочки из Бостона. В этой школе учились твоя мать и твоя бабушка — мне ведь не нужно тебе объяснять, что в пансионах завязывается дружба на всю жизнь? Если Ханни будет учиться в старших классах здесь, во Фремингэме, ей никогда не обрести таких друзей. Это ее последний шанс, Джо. Ненавижу высокопарные слова, но я считаю, что согласиться на это — твой долг перед Ханни и перед бедняжкой Мэтилдой. — Корнелия никогда не заботилась о паузах и переходах в речи, даже когда они были совершенно необходимы, хотя знала, что это ужасно не по-бостонски.

Благодеяние, иначе, милостыня, больше никак это не назовешь, подумал Джозия Уинтроп, но оплата учебы в Академии Эмери была ему самому не под силу. Всю жизнь он гордился собой потому, что никогда никто еще не осмелился предложить ему милостыню; он сам решил оставить частную практику и был готов отвечать за этот выбор, но слова Корнелии здорово напугали его.

— Что ж, спасибо, Корнелия. Принимаю с благодарностью. Мне не хотелось бы… впрочем, это не имеет отношения… Уверен, мы оба понимаем, что я хочу сказать. Пожалуйста, передай Джорджу мою благодарность. Я скажу Ханни об этом сегодня же вечером, за ужином. Уверен, она будет в восторге. А как быть с анкетами и тому подобным?

— Я позабочусь обо всем. Комната для нее найдется, я уже узнавала. Джо, передай Ханни, чтобы она приехала в Бостон дневным поездом в следующую субботу. Я встречу ее на вокзале Бэк-Бей, и мы отправимся заказывать для нее форму. Это совсем не обременительно, дорогой, — мне ведь все равно нужно сделать то же самое для Лайзы.

Корнелия упивалась своей победой. Она едва дождалась еженедельного обеда с сестрами в «Чилтон-клубе». Одним выстрелом она убила трех зайцев: сломила сопротивление этого зануды и грубияна Джо Уинтропа, продемонстрировала заметную щедрость — не то чтобы они с супругом не могли себе это позволить, но все же… — и успокоила свою совесть, которая с недавних пор мучила ее при виде бедной Ханни, остававшейся в стороне от соревнований по плаванию и езды на пони в ее поместье Честнат-Хилл.

И вот осенью, экипированная точно так же, как ее кузина Лайза, Ханни отправилась в Эмери, где ей пришлось провести шесть долгих лет — одиноких, страшно одиноких, жесточайше одиноких лет; там она еще сильнее, чем прежде, ощутила себя никому не нужной.