Книга не о любви - Карен Дуве

Еще до конца урока я собрала вещи и, как только прозвенел звонок, впереди всех бросилась вон из класса.

_____

На следующий день я первая подошла к Мелкой Дорис. Такое решение было принято длинной бессонной ночью. Глаза у Дорис выглядели абсолютно нормально.

— Я хотела извиниться. Мне жаль, что так получилось. Тебе все еще больно?

— Да нет, забыли, — сказала она приветливо.

Обязательная программа выполнена. Переходим к вольным упражнениям.

— Мне правда очень жаль, — сказала я еще раз. На самом деле мне было ни капельки не жаль, это я внезапно поняла совершенно отчетливо.

— Да всё в порядке, правда. Выбрось из головы.

— Да ты что! Это и на самом деле ужасно. Очень жаль. Я не хотела.

Я пожала ей руку, а потом пошла не в класс, а домой. Дома у меня поднялась температура. Я сказала маме и легла. Представила, как сегодня Мелкая Дорис по дороге из школы попадет в аварию. Несчастный случай, который не имеет ко мне никакого отношения. Занесет цистерну, она заденет велосипед Дорис и отбросит его в кусты. А потом разобьется, ударившись о стену. Ядовитая, разъедающая кислота вытечет наружу, прямо к тем кустам, где лежит Дорис. Кислота разъест ей лицо, обезобразит навсегда, лишит зрения. Я начала молить Бога, чтобы он послал цистерну. А потом взяла книгу из пачки, которую пару дней назад принесла из библиотеки. Долли все еще в интернате. За это время она перешла в разряд старших и получила возможность пользоваться услугами младших. Она была настолько мила, что маленькие девочки боролись за право растопить для нее камин или приготовить чай. Еще одна слащавая книга, из тех, от которых меня тошнит. Хорошо еще, что я больна. Целую неделю.

Мелкая Дорис стала моей подругой. Даже в восьмом классе у нее был такой вид, будто она все еще учится в начальной школе, не старше четвероклассницы. У нее маленький, плотно сжатый рот и короткие редкие светлые, какие-то детские волосы. Но Мелкая Дорис не только выглядела по-детски, она и одевалась соответственно. Малышовое платьице с большими красными и синими квадратами и ранец вместо портфеля. Из дорогой тонкой свиной кожи — наверное, он полезнее для осанки, но согласитесь, что вид у нее был глупый. На уроках она рисовала остро отточенным карандашом деревни с миллионами подробностей: сотни домиков с занавесками на окнах. Главное даже не то, что все занавески были разного цвета, — из-за одной выглядывала крохотная кошка, за другой виднелась перевернутая ваза, не больше шарика, который можно выковырять из стержня для ручки. На маленькой церкви — малюсенькие часы, показывающие без двадцати одиннадцать, над входом в храм — надпись «Благослови, Боже» и год: 1872. На пристани — корабли «Хайни» и «Мёве», лодки с веслами не толще волоса. На витрине у булочника — хлеб размером с рисовое зернышко, часовщик выставил будильники с булавочную головку, в музыкальном магазине с потолка свисают трубы-муравьи. Мне приходилось все это разглядывать, потому что Мелкая Дорис сидела со мной. Наш класс располагался теперь в синем павильоне, который через несколько лет снесли из-за наличия асбеста. Шотт ушла на пенсию, у нас появился новый классный, он же учитель физкультуры. В этом оказалось мое спасение. Занятия на снарядах и тому подобное Коопман чаще всего заменял футболом. Не знаю, предусматривает ли учебный план футбол, но если даже и предусматривает, то уж наверняка не так часто. Девчонки из «Молодежь готовится к Олимпийским играм» продолжали заниматься в зале — отсутствие представительниц женского пола Коопмана не волновало, — но все остальные должны были выходить на стадион. Карло Дозе оказался единственным в классе, кто принимал футбол всерьез. Тилль Хинсберг и Фолькер Мейер играли не хуже, но им все было по фигу. Они не занимались ни в каком клубе. В отличие от Дозе. Без футбола он ничего из себя не представлял. Он собственноручно составил две таблицы Бундеслиги и прикнопил их на стенку в классе. Данные одной таблицы он постоянно менял, она отражала фактическое положение команд. Вторая представляла собой гипотетические результаты, о которых мечтал Дозе. Когда мы шли от спортзала к стадиону, Коопман собирал вокруг себя лучших игроков, и они все вместе убегали вперед. Отбросы естественного отбора плелись следом. Я радовалась тому, что неожиданно оказалась среди множества спортивных неудачников. На футбольном поле я стала представителем нижней границы разряда среднестатистического игрока; другое дело, что этот среднестатистический игрок оказался таким бесперспективным. Носком я била целенаправленно и сильно. В ударе носком я была хороша. Но Коопман всякий раз замечал и орал: «Только не пыром!»

А вот если я пыталась бить щечкой, мяч абсолютно бесконтрольно летел куда-то в сторону или же я ударяла мимо. Удар мимо считался самой грубой ошибкой. Мазня происходила в основном в том случае, если я считала, что на этот раз выгнула стопу правильно и попадание может оказаться совсем даже неплохим. Поэтому в один прекрасный момент я совсем перестала стараться. Лучше уж ударить еле-еле, слегка, зная заранее, что хорошего удара не получится, и опозориться немного, не до конца.

«Сильнее! Мяч как приклеенный!» — рычал Коопман. И все равно несправедливо, что при наборе команды меня назначали одной из последних. Хинсберга, Мейера, Лоренца и так далее отобрали раньше, но даже непонятно, по каким критериям. Некоторые девчонки играли явно хуже меня, такие игроки могли довести до отчаяния любую хоть сколько-нибудь честолюбивую команду, но их все равно выбирали. Пока я ждала, не пожалеет ли меня, в конце концов, один из капитанов, я все время представляла себе, как однажды докажу, что до сих пор меня просто не ценили по достоинству. Все могло развиваться следующим образом:

Наш класс должен выстоять в борьбе против ненавистной команды школы-соперницы. (Школы-соперницы у нас, ясное дело, вообще не было, но в книгах Эриха Кестнера такие постоянно встречаются.) В любом случае матч этот очень важен. Если мы выиграем, то попадем в следующую группу или лигу или куда там еще. Выбор производит Фалько Лоренц: Карло Дозе, Тилль Хинсберг, Хоффи Хоффман… Меня он ни в коем случае не хочет видеть членом своей команды, но полкласса заболело японским гриппом, и если он не выберет меня, то ему придется взять Инес Дубберке с ее окулярами, иначе состав окажется неполным. А Инес — это полная катастрофа. Итак, он, ворча, останавливается на моей кандидатуре и дает указание держаться сзади и сразу же отдавать мяч. Охотнее всего он поставил бы меня в ворота, но там уже стоит Карло Дозе, потому что, к несчастью, он вывихнул ногу, выходя из школьного автобуса. Карло Дозе не оправдал доверия и уже на седьмой минуте пропускает гол. Команда деморализована, поэтому играет все хуже. Если бы я не бросалась наперерез, то нам забили бы еще дважды. Я вижу несколько шансов, не использованных другими, а когда получаю мяч в штрафной зоне и оказываюсь одна, то не выдерживаю. Бегу вперед, бегу, бегу, почти по всей половине «зеленых», несмотря на мою кажущуюся слабость, обвожу пятерых противников. Но перед самым ударом, который я могу провести в ворота, Фалько Лоренц, бегущий следом, начинает вопить: «Отдай, отдай сюда!», и я, скрипя зубами, передаю мяч ему. Фалько мажет, мяч пролетает в метре от ворот, голевой момент снова не реализован. Ко второму тайму мы подходим с психологически фатальным счетом 0:1. Фалько забрал меня из защиты и перевел в нападение, я оставляю происходящее без комментариев. Команда противника выходит на поле в великолепной форме. Мне все время приходится уходить в защиту, чтобы не дать забить гол. На восьмидесятой минуте счет все еще 0:1, кажется, что все потеряно. Но потом я снова получаю мяч, бросаюсь вперед, Фалько Лоренц бежит рядом с другой стороны, два защитника из второй команды несутся мне навстречу, их ноги тянутся к мячу, я провожу обманное движение и посылаю их влево, бегу вперед, мяч буквально приклеен к моей ноге, это мой мяч, он делает все, что я хочу. Слышу свое имя. Сначала кричит кто-то один, потом голосов становится много, гром, зрители орут: «Анна! Анна!»