Мертвая хватка - Андрей Воронин

«Дикость, – сердито подумала Анна, – девятнадцатый век. Влюбленность, преклонение… Когда-то эти слова что-то означали, а теперь от них осталась только пустая высушенная оболочка. Набор звуков, сотрясение воздуха.. До каких же пор я буду жить иллюзиями? Все кругом делают деньги и отлично себя чувствуют, а я копаюсь в земле и делаю вид, что это кому-то нужно…»

Так вот, утром, как обычно, Анна пришла к яблоне Азизбекова и обнаружила, что ее нет. Табличка с описанием валялась поодаль, втоптанная в рыхлую землю чьей-то ногой, а на месте яблони красовался свежий пенек. Старательно разрыхленная земля вокруг пенька была вся истоптана и густо посыпана опилками. Поначалу все решили, что это дело рук каких-то вандалов, перебравшихся с ближайшего кладбища сюда, в ботанический сад. К такому же выводу пришла и вызванная директором сада милиция, и только после ее отъезда Анне бросилось в глаза, что оставшийся на месте яблони пенек, кажется, сантиметра на три, а то и на все четыре толще, чем должен бы быть. Ощущение было, как от пощечины – уже второй пощечины за это отвратительное, ни на что не похожее утро. Не чуя под собой ног, Анна бросилась в лабораторный корпус, нашла журнал наблюдений, который вел покойный Азизбеков, и отыскала страницу с последней записью, касавшейся яблони. Григорий Арутюнович подходил к своей работе очень серьезно, и все, что касалось «яблони Гесперид», заносил в журнал с особой тщательностью. Были здесь и результаты замеров диаметра ствола по годам. Последняя запись была сделана двадцатого октября прошлого года, за две недели до смерти профессора. Чтобы ничего не перепутать, Анна выписала все данные на отдельный листок – и длину окружности ствола, и высоту, на которой был сделан замер, и вычисленный Азизбековым по известной еще со школьной скамьи формуле диаметр комля. С этим листком и рулеткой она вернулась к тому месту, где еще вчера стояла яблоня, и трижды тщательнейшим образом обмерила пень.

Глазомер ее не подвел: пенек оказался на три с половиной сантиметра толще, чем яблоня Азизбекова.

Пришедший на смену Азизбекову директор ботанического сада, услышав новость, выразил вежливое сомнение в том, что она соответствует, действительности. «Покойный Григорий Арутюнович мог ошибиться, – мягко сказал он, – да и яблоня, знаете ли, растет… Все эти замеры – вещь очень приблизительная, особенно на живом дереве». – «Дама сдавала в багаж диван, чемодан, саквояж, – язвительно сказала на это Анна, – картину, корзину, картонку и маленькую собачонку». – «Совершенно верно! – неизвестно чему обрадовавшись, подхватил директор. – Помните, как кончалось это стихотворение? Однако за время пути собака смогла подрасти…» – «На три с половиной сантиметра, – сказала Анна. – И не в длину, а в толщину. За зиму. Вы же ботаник по образованию, кандидат наук. Как вы можете такое говорить?»

Директор в ответ только пожал плечами и посоветовал Анне, если ей так уж неймется, самой обратиться в милицию со своими подозрениями. Глядя в его гладкое, чисто выбритое, немного рыхловатое лицо, Анна живо припомнила слухи о якобы имевшей место вражде между ним и Азизбековым, вражде карьериста, прирожденного администратора от науки с талантливым ученым. Раньше она не придавала этим слухам значения, но теперь ей показалось, что пропажа яблони Азизбекова директора нисколько не огорчила. Пропала и пропала, невелика потеря – яблоня. Вот если бы пальма!..

И вообще, теперь, когда результат многолетнего труда Азизбекова просто исчез, будто испарился, директору, наверное, стало намного легче дышать. По крайней мере, ничто больше не будет мозолить ему глаза, напоминая о предшественнике, которому он со своей кандидатской степенью в подметки не годился. Да и необходимость продолжать чужой эксперимент, в котором ты ни бельмеса не понимаешь и который тебе совершенно неинтересен, теперь отпала. Конечно, официально никто не обязывал директора продолжать работу с «яблоней Гесперид», но некие моральные обязательства все-таки существовали, и он, наверное, испытывал от этого определенный дискомфорт. Что ж, теперь дискомфорту конец…

«Уж не сам ли он все это подстроил? – вдруг подумала Анна. – Ботанический сад, конечно, не коммерческий банк, но все-таки нас тоже охраняют, и провернуть такую операцию самостоятельно, без помощи изнутри, постороннему человеку, наверное, было бы затруднительно».

Она тряхнула головой, отгоняя тревожные мысли, и недоверчиво улыбнулась: ну и ну! Надо же было до такого додуматься! Нет, сегодня с ней и впрямь творится что-то неладное.

Ее будто подменили: сначала это постыдное желание убивать, потом подозрения в адрес директора… Конечно, исчезновение яблони, на которую ее покойный учитель возлагал такие надежды, приятным событием не назовешь, но надо же все-таки и меру знать! Подозрения разъедают душу, как концентрированная серная кислота, а душа у человека, между прочим, одна. Испортишь эту – другую в магазине не купишь и по почте не выпишешь…

Анне вдруг стало жалко остролицего оперативника. Ведь подозревать всех и каждого и никому не верить на слово – его работа! Что же в таком случае творится в его душе? Там ведь, наверное, живого места не осталось, сплошные дыры да рубцы от старых ожогов… Потому-то он и смотрит на людей с чисто утилитарной точки зрения. Одни для него – раздражающая помеха, другие – враги, а третьи – оружие в борьбе с этими врагами или просто инструменты для достижения той или иной цели. Разве можно так жить? Ведь у него же, наверное, жена есть, дети… Как же он с ними? Кто они для него – помеха, обуза, враги или инструменты? Ах, да что там говорить об остролицем милиционере! Ведь сейчас многие именно так и живут – никому не веря, ничего по-настоящему не любя и идя по головам даже там, где в этом нет ни малейшей необходимости.

Не дойдя до метро, Анна свернула на бульвар, по-весеннему прозрачный и почти пустой в это время суток, и присела на скамейку. Было уже по-настоящему тепло, но не жарко – в самый раз для того, чтобы посидеть на солнышке и собраться с мыслями. Спереди и сзади, за низкими чугунными решетками сквера, шурша колесами по сухому асфальту, пролетали автомобили. Анна открыла сумочку, вынула сигареты, заглянула в пачку и вздохнула. Сигареты – это было громко сказано; в пачке осталась одна-единственная сигарета.

Впрочем, в данный момент больше ей и не требовалось. Анна вообще курила очень мало, пачки хватало ей на неделю, а иногда и на две, особенно когда она находилась в отпуске и поблизости не было курящих коллег. «Да, – решила она, – покурить – это идея. Это как раз то, что нам теперь требуется. Говорят, никотин успокаивает. Правда, те же самые люди утверждают, что он также и тонизирует, и помогает сосредоточиться, и даже сбросить лишний вес. Про курение вообще много говорят – и хорошего, и плохого. Совсем как про яблоки Азизбекова…»

Анна поморщилась, прикуривая сигарету. Опять." Разумеется, самый простой выход – это смириться и оставить все как есть. Остролицый опер, например, утверждал, что это не только самый простой выход, но и единственный. По его словам и, главное, по выражению лица выходило, что, сколько ни плутай по разным коридорам, все равно рано или поздно вернешься именно к этой двери, потому что только ее тебе под силу открыть. Поэтому лучшее, что ты можешь сделать, это не тратить понапрасну время, силы и нервные клетки, а сразу сложить ручки и плыть по течению, проглотив обиду. Можно просто плюнуть – в конце концов, это была просто яблоня, даже не ее личная, даже не ею выращенная, – а можно было попытаться повторить то, что сделал Григорий Арутюнович.