Моя любимая Эми. История о том, как я дважды потеряла свою дочь - Дженис Уайнхаус

Войдя в комнату, я бросила короткий взгляд на ее лицо. Она была в ужасе. Теперь ей пришлось отвечать не передо мной, а перед авторитетом другого рода. Ее щеки покраснели и опухли от слез. Один из полицейских строго ее отчитывал, и она впервые в жизни так сильно испугалась. Я редко звонила Митчеллу, чтобы сообщить о проблемах Эми: он жил своей жизнью. Но в тот раз я поняла, что требуется тяжелая артиллерия. Синтия тоже обезумела от злости, и я понадеялась, что эта ситуация послужит Эми хорошим уроком. Ее поймали. У ее действий внезапно появились последствия вне семьи. Это могло бы ее вразумить.

Если бы Эми только была такой простой.

Какой бы несчастной Эми ни делала школа, она справлялась, и на протяжении ее первого года в средней школе Академии Эшмол в 1994/1995 году училась она на удивление хорошо. Она получила 5 по английскому, религиоведению и драме и 4 по математике и физике. Но мне по-прежнему на нее жаловались, а если я начинала обсуждать с Эми ее поведение, то она сразу отвечала: «Мам, я просто хочу петь».

Она продолжала посещать воскресные занятия в Сюзи Эрншоу и получила роль в постановке «Жестокость факта», которая шла один сезон в театре Нью Энд в Хампстеде. Эми была несовершеннолетней и не могла играть на протяжении всего спектакля, поэтому ей дали роль Марлен, дочери преданного Свидетеля Иеговы. Действие происходило в Бостоне, и Эми требовалось пародировать американский акцент, который она успешно освоила во время школьной постановки «Бриолина».

Осенью и зимой 1994 года Эми выступала в Лондонском Колизее в постановке Английской национальной оперы «Дон Кихот». К сожалению, в день ее прослушивания я работала, так что я попросила Ричарда отвезти и забрать Эми. Увидев ее игру, режиссер сэр Джонатан Миллер тут же дал ей роль. Каким-то чудом сын Ричарда тоже попал в каст, хоть и на второстепенную роль. Так как у постановки Миллера была испанская тематика, он брал детей с средиземноморским типом внешности, и темноволосые и темноглазые Эми и Майкл идеально ему подходили. Им предстояло побегать по сцене в маленьких желтых тогах, хлопая и радуясь, а затем постоять на месте во время звучания песни и уйти за кулисы. Хоть их время на сцене и длилось не более 15 минут, они много дней репетировали в театре в переулке Святого Мартина, а школа дала Эми с Майклом отгулы. Мы с Ричардом и Стефани каждое утро подвозили их до станции метро Арнос-Гроув, где сопровождающий встречал их и отвозил в центр города.

Эми, естественно, радовалась, что на нее разом свалилось столько хорошего. Академии Эшмол требовалась специальная лицензия на то, чтобы снимать ее с занятий – это позволяло Эми чувствовать себя особенной. Она поняла, что учителя впервые высоко оценили ее способности. Она больше не была классным разгильдяем – театр внезапно начал платить ей по 174 фунта, что стало ее первой зарплатой.

В день премьеры я была вне себя от счастья – мое сердце млело при виде двух одиннадцатилетних детей, выступающих перед почти двумя тысячами человек. Эми, конечно, нервничала. Она не успокаивалась до тех пор, пока не получала главные роли, хоть в то время это и было сложно сделать. Выступила она восхитительно, и я начала понимать, что сцена – это ее дом.

Та же мысль промелькнула в моей голове, когда на выпускном Академии Эшмола Эми выступила с песней Аланис Мориссетт «Ironic». Митчелл подарил ей на Рождество альбом Jagged Little Pill, и она, должно быть, заслушала его до дыр, потому что тем вечером все сидевшие в актовом зале были поражены. «Вау! Это было потрясающе!» – думала я. Ее мощный грудной голос словно появился из ниоткуда. Я знала, что она умеет петь, но не понимала, откуда взялось такое звучание. В своем стиле, Эми едва отреагировала на похвалу от друзей, родных и даже Синтии, которая сидела в зале вместе с нами. «Да, норм получилось», – пожала она плечами. Сейчас я смакую эти моменты. Я привязана к подобным счастливым минутам. Хоть с Эми частенько было непросто, я всегда верила в нее и безумно хотела, чтобы она смогла найти свое место в мире и реализовать себя.

Оценки Эми в школе лучше не становились, и она часами бродила по школьным коридорам или сидела на стуле около кабинета завуча. Если Эми попадала в передряги, то начинала петь. Пение успокаивало ее, и она использовала голос, чтобы снять стресс. Но многие учителя наверняка считали ее просто наглой. Читая ее записи, я не понимаю, чем она там занималась. Эми, как типичная школьница, влюбилась в своего длинноволосого учителя физики, играющего на гитаре. Насколько я помню, такая же ситуация была у нескольких мам ее одноклассников! Скорее всего, он так и не увидел стихотворений, которые она писала о нем вместо учебы на уроках. Вот, например, одно из 1996-го:

Пока страсть Эми к выступлениям становилась все сильнее, я уже получила синий диплом и стала бакалавром фармацевтики Университета Лондона. Эми было двенадцать лет, когда я начала годовую практику в лаборатории парка Буш-Хилл недалеко от Энфилда. Я работала целыми днями и по окончании года наконец-то стала квалифицированным помощником фармацевта.

В рамках своей должности я должна была развозить лекарства по всему Лондону и в пригородные городки рядом с трассой M25 вроде Чешанта и Поттерс Бара. Моей самой длинной поездкой была 1700-километровая дорога на север в Бантингфорд в Хертфордшире. Поначалу работа меня пугала, но, скажу нескромно, я зарабатывала себе положительную репутацию. Меня это удивляло, потому что я впервые понимала, чем вообще занимаюсь на работе.

Самозанятость позволяла мне самой устанавливать график. Зарплата значительно выросла, а работа на разные аптеки давала мне чувство ответственности и независимости. Но я разрывалась между работой и домашними обязанностями. К сожалению, такое часто случается с работающими матерями. Я чувствовала себя виноватой за то, что не всегда могу находиться рядом с детьми, когда они приходят из школы или во время праздников. Я старалась больше времени проводить с семьей – хорошо помню вечера, проведенные с Эми в словесной игре «Боггл», которую она любила. Однако многие вечера я проводила на кухне, готовя рагу и соусы, разделяя их на порции и складывая в холодильник, чтобы дети могли съесть их после школы, если меня не будет дома к ужину.

Мы все должны были рано вставать и выходить из дома, и ежедневные попытки разбудить Эми с утра обязательно превращались в ругань. Стоя в гостиной на первом этаже дома, я кричала: «Эми! Эми! Давай, Эми, просыпайся!» После тщетных попыток докричаться я поднималась и открывала дверь в ее комнату – она лежала в кровати, по шею закутавшись в одеяло и зажмурив глаза. «Давай, дамочка, пора в школу», – повторяла я. Иногда мне приходилось срывать одеяла и выдергивать ее из постели. Но после криков о том, что она не выспалась, Эми все же приходилось натягивать на себя белую рубашку и голубой пуловер. Явись она в школу вовремя хоть раз, я бы удивилась. Она бы и войну проспала. Мне кажется, что в этот период Эми была погружена в депрессию. К сожалению, она очень старательно скрывала свое плохое настроение от людей вокруг. В том числе и от меня.