Форсирование романа-реки - Дубравка Угрешич

– Простите, мадам, а где писатели?

– Нет их! Нет писателей, нет литературы! Романы здесь жизнь пишет, а вместо литературы у нас одна херня! – спокойно высказалась женщина и отпила глоток из своего стакана. Жан-Поль Флопо любезно улыбнулся.

– Простите, а есть в городе какое-нибудь другое место – кафе, клуб, ресторан, где собираются писатели?

– Да что вас заклинило… писатели, писатели?!

– Ну хорошо, допустим, вообще богема.

– Если нет литературы, откуда возьмется богема, как вы считаете?

– Gemišt! – сказал человек-лягушка, поставив на столик два стакана. – И счет!

Жан-Поль Флопо кивнул. Рауль достал кредитную карточку.

– Карточки не принимаем! – процедил тип сквозь зубы.

– Запиши на мой счет, Моцарт. И не перди, – вмешалась дама. Тип кивнул головой, побрел к стойке и там снова натянул на лицо неподвижную маску лягушки.

– Благодарю вас, мадам, – сказал любезно Жан-Поль Флогю. – Позвольте представиться…

– Нет смысла, – сказала женщина. – Я все равно забуду. Иностранцы через этот город только проезжают. Не задерживаются.

Жан-Поль Флогю с интересом изучал удивительную особу.

– За ваше здоровье, мадам, – сказал он.

– Будем здоровы! – сказала женщина и одним махом опустошила свой стакан.

– Могу ли я пригласить вас на небольшое party в четверг, в отеле «Интерконтиненталь»?…

– Опять писатели? – спросила женщина.

– Да.

– Может, приду… – сказала женщина и крикнула: – Моцарт, еще один gemišt!

– Простите, – сказал Жан-Поль Флопо, вставая. – Как вас зовут, если можно узнать?

– Называйте меня Тарзан.

– Благодарю, мадам. И до свидания! – сказал Жан-Поль Флогю.

– Нет проблем… – произнесла женщина, потеряв интерес к посетителям. Тип за стойкой тоже не выказал им большого внимания. Он проводил Жан-Поля Флопо и Рауля до дверей, кивнул, и, когда те оказались на лестничной площадке, замок щелкнул, а тень исчезла.

– Рауль, вы уверены, что это был Клуб писателей? – спросил Жан-Поль Флогю, пока они спускались по мрачной лестнице.

– Да, адрес такой, месье.

– Это показалось мне больше похожим на похоронную контору, – пробормотал Жан-Поль Флогю.

Когда они вышли на улицу, Рауль сказал извиняющимся тоном:

– Возможно, месье, мы все же ошиблись адресом.

– Не беспокойтесь, Рауль, мне было полезно узнать, что барменом здесь работает Моцарт, а жизнь, оказывается, пишет романы… – сказал Жан-Поль Флогю и от всего сердца рассмеялся.

Дорогой Пер,

я обожаю самолеты, ты не знал? Они волнуют меня всегда одинаково, и ритуал, всякий раз noвторяющийся в самолете, не снимает волнения. Я всегда сгораю от нетерпения войти, занять свое место и пристегнуть ремень. Я всегда делаю это первой, с такой готовностью и энтузиазмом, что пассажиры рядом со мной, зараженные моей дисциплинированностью, тоже начинают пристегиваться. Вот я пристегнулась. Я послушная и хорошая. С напряженным вниманием слежу за холодной, отработанной пантомимой, которую разыгрывает стюардесса с хорошеньким кукольным личиком. Послушно направляю взгляд туда, куда показывает ее рука, хотя я никогда вполне не воспринимаю их объяснений – этого чарующего звукового сопровождения. Верх детского волнения я переживаю в тот момент, когда стюардессы начинают разносить пластмассовые коробки с едой. Я жду своей коробки, как рождественского подарка. Весело и жадно разглядываю содержимое: маленькую кругленькую булочку, кусочки ветчины, лист салата, холодный ростбиф, печенье… Высвобождаю из целлофановой упаковки пластмассовые нож и вилку, аккуратно открываю бумажные пакетики с солью, перцем, сахаром. Ем сосредоточенно, с аппетитом, все до последней крошки, до того, что венчает этот кукольный обед, – шоколадной конфеты с вишневым ликером. Возбуждение спадает лишь только после того, как я осторожно выплевываю косточку на ладонь (быстро, чтобы никто не увидел, лизнув ее) и стряхиваю на тарелку. Закрыв крышку, я внимательно рассматриваю остатки еды в этом прозрачном пластмассовом гробике и каждый раз удивляюсь. Строгая стюардесса уносит мою кукольную посуду. Я вела себя хорошо, все съела, говорит ее равнодушному лицу мое ясное и приветливое. Требую плед, хотя не холодно. Заворачиваюсь в него, щекой чувствую мягкие ворсинки. Крепко зажимаю в кулаке угол пледа, «ухо», как всегда, не могу заснуть без куска тряпки в руке. Эта тряпка – залог возвращения. «Сесилия, – витает надо мной ангельский голос моей бабушки, – не забудь тряпочку, иначе не вернешься из сна…» Я тяну к себе угол пледа, вдыхаю собственное дыхание, смешанное с характерным запахом шерсти, и плыву во взвешенном состоянии, словно я снова в утробе, и вижу во сне волнующий момент своего появления на свет… Страх полета – это, несомненно, утробный страх…

В отель я приехала на такси. Было поздно. Город из автомобиля показался мне неприятно мрачным. Но номер уютный. В постели я читаю «Wunschloses Unglьck» Handke. Я купила эту книгу, чтобы читать в самолете. Пятидесятитрехлетняя домохозяйка принимает смертельную дозу снотворного, надевает гигиенические трусики, кладет гигиеническую прокладку, надевает еще две пары трусов и ложится в постель, аккуратно скрестив руки на груди. Меня потрясла эта необычная деталь, это подсознательное, ритуальное и так страшно по-женски характерное, одевание (прокладка для менструации!) перед встречей со смертью. Женщина и на тот свет берет с собой свою растраченную, убогую половую принадлежность, и в раю, и в аду ей потребуется ее гигиеническая прокладка…

Гашу свет. Комната наполняется густым мраком. Я клубком сворачиваюсь в постели. Мурлычу, как кошка. Ловлю в темноте образы, похожие на теплых плюшевых мышей. Обнюхиваю их, грызу, толкаю лапой, потом спокойно жмурюсь, следя при этом, чтобы они не убежали. О6разы, загипнотизированные мною, не движутся. Мне кажется, я сыта. Поэтому выпускаю их, они пугливо расползаются по углам, а я погружаюсь в сон…

Из знакомых здесь только Томас Килли. Он больше не пьет и уже пять лет пишет роман. Сюзанн Зонтаг, к сожалению, не приедет. Я прочитала свой доклад о Sigrid Undset, о которой здесь никто не слышал. Познакомилась с двумя молодыми женщинами, здешними писательницами, Дуней и Таней (как красивы славянские имена, правда?), у них одних здесь человеческие лица. Томас пригласил меня на ужин.

Любящая тебя Сесилия

Скажи, котик, a этот поэт, Хосе, был знаменитым? – спросила Ванда, прижавшись щекой к руке Министра.

– Откуда я знаю, наверное, у них там в Испании… – сказал Министр равнодушно. Ванда промурлыкала что-то вроде «хм» и больше вопросов не задавала.