Карниз - Мария Ануфриева

Безумный, упоительный танец Умы Турман продолжался. Воздушный замок прирастал новыми башнями. Стол по-прежнему был покрыт клетчатой скатертью. В центре стола стояла ваза. Менялись лишь букеты в ней.

На день рождения Папочка дарил ей букеты бордовых роз по числу исполнившихся лет. На Восьмое марта экзотические оранжевые цветы на толстом, похожем на дудку, стебле. Мясистый бутон цветка плотоядно раскрыт, на его дольках, напоминающих вывернутые наизнанку губы, застыла прозрачная, липкая, тягучая, как патока, слеза.

– Он такой же уродливый, как и я, – говорил ей Папочка. – Но посмотри, какой он красивый. Я не мужчина, но я очень тебя люблю.

Бывало, Папочке звонили бывшие пассии: поздравить и поболтать. Эти звонки злили Ию, как непрошеные гости, пожаловавшие в ее воздушный замок, который казался ей добротной избой.

Однажды Ия шла по улице мимо парикмахерской с окнами во всю стену. На подоконнике стояли фикусы. Ия заглянула внутрь через стекло.

Перед зеркалом сидел Папочка, до подбородка задрапированный синей простыней. Над его головой колдовал мастер, а рядом на стульчике примостилась загорелая девица.

«Ну и очередь, прямо подпирает», – удивилась было Ия, но тут же заметила, что девица, похоже, дает советы как лучше подстричь Папочке челку.

Не обращая внимания на прохожих, Ия пригнулась и стала наблюдать за происходящим сквозь широкие листья своего негаданного союзника – фикуса.

Когда стрижка была закончена, Папочка с девицей вышли на улицу. Ия отбежала за угол дома и продолжила наблюдение. На улице сгущались осенние сумерки. Очередной куплет очередной осени, в который вплелась новая, тревожная нота.

Посовещавшись, пара двинулась по проспекту в сторону, противоположную от их дома. Выждав минуту, Ия пошла за ними, то ускоряя, то замедляя шаг. Опустив головы, рядом быстро семенили прохожие. Когда пара замедляла шаг, Ия старалась слиться с жидким ручейком идущих рядом или останавливалась, отворачивалась и даже делала вид, что идет в обратном направлении, не обращая внимания на тычки в спину и гневное шипение тех, чьи траектории она нарушала.

Пара зашла в кафе и села за столик. Ия потопталась снаружи, снова заглядывая в окна. Надо было что-то делать. Заходить или уходить. Она потопталась еще чуть-чуть и открыла стеклянную дверь.

Взяла у бармена бокал вина и молча, как ни в чем не бывало, подсела к ним. Лицо Папочки вытянулось, как маска в фильме «Крик», а девица замерла и округлила глаза.

Немая сцена «Не ждали» продолжалась несколько минут. Ия выпила вино, повертела в руках пустой бокал и встала из-за столика. Что делать дальше, за эти пару минут она так и не придумала. Можно было поддеть столик рукой и опрокинуть посуду и бутылку шампанского, но комедий Ия не любила, она предпочитала драмы и трагедии. На худой конец, комедийные боевики.

Она выскочила из кафе и, не обращая внимания на поток несущихся машин, побежала через проспект. Скорость машин и стремительно уменьшающееся расстояние между ней и ими не тревожили. Она хотела, чтобы ее сбила машина, прямо здесь, напротив этого чертова кафе, и чтобы в окно было видно – как в кино.

– Дура! – заорал мужик, высунувшийся из машины, затормозившей первой, и протяжно бибикнул, выражая гудком все несказанные слова.

Ия обернулась и показала ему средний палец руки. Мужик покрутил у виска и уехал.

Она плюнула ему вслед, но уже на тротуаре, глядя на мелькание фар, поняла, что благодарна этому мужику.

Медленно пошла в обратном направлении к переходу через проспект. На этот раз она дождалась зеленого сигнала и вместе с подхватившей ее толпой посеменила домой. Возле арки во двор был продуктовый магазин. В нем она купила бутылку водки, потому что без нее драма, а тем более трагедия, была бы неполной.

Поначалу она надеялась, что Папочка прибежит следом. Медлила у парадной, медлила у дверей квартиры, медлила, наливая первую стопку.

Собака, словно чувствуя нелады, не подходила к ней. Только водила глазами и подрагивала кончиком уха, лежа в кресле.

– И ты, Норма? – крикнула Ия. – Давай-давай! Предавай!

Через час надежды на скорое раскаяние Папочки не осталось.

– Твое здоровье! – чокнулась Ия с влажным носом Нормы. Видимо, тост не понравился собаке, и она оскалила зубы.

– Ах, мы не хотим за здоровье, тогда – чтоб ты сдохла! – предложила новый тост Ия и пьяно засмеялась.

Бутылка приближалась к концу. Стрелки на часах – к двенадцати ночи.

– Ладно, надо что-то делать, – пробормотала Ия и пошла на кухню. Что делать, она по-прежнему не знала.

Достала нож. Попробовала кончиком пальца лезвие. Не так, чтобы острый, но и не тупой.

Правую или левую? На левой носишь часы, лучше левую. К тому же правой и резать удобнее.

Руку было жалко. Но ничего лучше в голову не приходило. Примерившись к запястью, Ия слегка надавила лезвием. Ничего. Тупой нож все-таки.

Она начала водить им как пилой: туда-сюда, осторожно, будто раскачивала малюсенькую качельку. Наконец решилась, закрыла глаза и резанула. Не так, чтобы очень глубоко, но кровь выступила. Наконец-то!

Ия осмелела и сделала еще один надрез. Чуть поменьше и аккуратнее. Женский такой надрезик.

Смелый жест отчаяния надо было обмыть. Она допила водку, и тут ввалился Папочка.

Он тоже был пьян и тоже в отчаянии. Папочка нашел бинт и перевязал ей порез. Потом закатал свой рукав и показал жирные белые шрамы на левой руке гораздо выше запястья.

– Вот где резать надо, поняла?

– Почему? – икая, спросила Ия.

– Потому что жизнь такая, – ответил Папочка. – У меня своя жизнь, у тебя – своя. Нам расставаться с тобой надо, пока не поздно. Ничего хорошего уже не будет.

– Но ведь все хорошо. Я не могу без тебя.

– Вот это-то и плохо, что не можешь. Я тоже не могу, – сказал Папочка и достал со шкафа старый чемодан, лежавший там без дела несколько лет, со времен поездки в тараканью квартиру.

Когда дверь за ним закрылась, Ия рухнула на кровать и заснула. Утром на столе с клетчатой скатертью она нашла записку: «Живи пока у меня. Собаку корми. Я буду звонить. Бинт не снимай».

Прицопала Норма. Ия плюхнула ей в миску кашу и осела на табурете. Затем подняла с пола собачью миску и поставила ее на стол.

– Прыгай сюда, – показала она Норме на табурет напротив. – Теперь это твое место. Это стул – на нем сидят. Это стол – за ним едят.

Норма запрыгнула и оперлась передними лапами о столешницу.

– Вот видишь, у тебя уже получается!

Норма кивала головой, торопливо подбирая последние крошки со дна миски и, казалось, соглашалась с новой нормой поведения. Эту собаку удивить было сложно.

Только за обедом Ия обнаружила отсутствие ножей. Остался один, совсем уж тупой.