С кортиком и стетоскопом - Владимир Разумков

На следующий день и последующие два дня все повторилось. И опять Руснак. Больше никто крыс не ловил. Я доложил командиру.

— Слушайте, доктор, он вас за нос водит. Вылавливает ту же крысу и показывает. Ну не может он в таком темпе ловить их!

— Может он какую-то хитрость знает? — робко засомневался я.

— Что он крысолов из известного балета что ли? Бросьте, доктор, наивный вы человек. Отрубайте крысе хвост — вот тогда и посмотрим, какой он мастер.

Пришлось выполнять приказание. С отвращением морщась и в душе проклиная этого добросовестного дератизатора, я на следующий день отхватил крысе ножницами хвост и выбросил в иллюминатор подальше от корабля. На следующий день бодрый и улыбающийся Руснак вновь помахивал крысой за хвост. Я был ошеломлен. Дни шли, число крестиков в журнале зашкалило за тридцать штук. Я доложил командиру.

— Слушайте, доктор, а кроме него кто-то отловил хоть одну?

— Никак нет, товарищ командир. — Чертовщина какая-то. Плут он, ваш Руснак, но обещание выполнять надо, — подытожил он.

На вечерней проверке перед всем экипажем зачитали приказ о поощрении старшего матроса Руснака за поимку тридцати крыс отпуском на десять суток с выездом на родину, то есть в солнечную Молдавию.

Руснак сиял, матросы завистливо переговаривались. Через день крысолов уехал.

После него никто никаких крыс не отлавливал и выполнение приказа по дератизации корабля пробуксовывало. Я уже стал забывать об этом, как через пару недель, находясь вместе с дежурным по кораблю на юте и обсуждая какой-то свой вопрос, вдруг увидел поднимающегося по трапу на корабль Руснака. Как всегда весело и бодро он доложил дежурному, что прибыл из отпуска без замечаний.

Меня поразило, что всего за две недели Руснак здорово поправился. Его мощная фигура буквально была втиснута в бушлат, а «сопливчик» неестественно выпирал. Он настороженно перехватил мой взгляд.

— Хорошо питался, товарищ капитан. Закормили!

Ничего не отвечая, я подошел и слегка ткнул кулаком ему в грудь. Рука отскочила, словно я попал в резиновый мяч.

— А ну, снимай бушлат, — скомандовал я.

Дежурный с интересом наблюдал за действом. Руснак, помявшись и уже не улыбаясь, стал стягивать бушлат. К нам подошел боцман Шмидов.

— А, Руснак прибыл, — удовлетворенно констатировал он.

Наконец, бушлат был снят, и все мы с большим удивлением глазели на Руснака. Такого я еще не видывал. На нем красовался жилет с массой карманов на груди, по бокам и даже спине. В каждом кармане была небольшая грелка, полностью заполненная жидкостью и плотно закрытая пробкой. Все стало ясным. Тут власть перехватил дежурный по кораблю.

— А ну, вынимай! — скомандовал он.

На палубу полетели штук десять грелок. Вокруг столпились матросы, бурно обсуждая происходящие события и восхищаясь сообразительностью Руснака. Я взял пару грелок и стал сливать содержимое за борт. Раздался единодушный вопль, где особенно выделялся голос боцмана:

— Господи, такое добро губят!

Дежурный последовал моему примеру, и под стоны и ропот толпы зевак грелки опорожнялись одна за другой. От них пахло очень даже привлекательно.

— Доктор! А грелки оприходуйте, еще пригодятся, — распорядился дежурный.

— Боцман! Берите своего подчиненного и разберитесь с ним. Он нам весь экипаж споил бы, хорошо доктор знает наш личный состав по габаритам. Заметил. Доложу по команде.

Руснак, взяв в руки свой чемодан и засунув под руку бушлат, медленно поплелся за Шмидовым в кубрик. Леня ругал его последними словами, не переставая сетовать:

— Такое добро загубил, небось, коньяк молдавский или вино? — сокрушенно осведомился он у Руснака. — Пополам? О! О! — вновь запричитал боцман. — Дурак ты, Руснак, дурак, нарушил дисциплину, да и пронести-то добро не смог. Накажу по полной программе.

Руснак помалкивал.

— А Вы, доктор, — обижался боцман, — сразу сливать на виду у всех. Ну нельзя же так. Надо было разобраться, продегустировать все содержимое грелок, чтобы иметь основание на уничтожение. Не ожидал я от вас такой прыти.

Удовлетворенный содеянным, я спустился в медпункт. Часа через два я встретил Руснака на трапе. Он недобро посмотрел на меня, и на его лице я заметил небольшие кровоподтеки.

— Что с тобой?

— Как что? Все, товарищ капитан, из-за вас.

— А я-то причем?

— Как причем? Вся боцкоманда в течение месяца на меня работала, крыс ловила, я же взамен им обещал вина привезти. Вот они меня и постучали за то, что я так глупо попался. Месяц труда для них пропал, — безнадежно махнул он рукой. — А все вы — потолстел я! Дежурный бы ничего не заметил.

За попытку пронести спиртное на корабль в большом количестве, но, учитывая его заслуги в дератизации, старпом скромно наказал его двухнедельным отрешением от берега. На этом крысиная эпопея и закончилась к моей тихой радости.

И, наконец, третий боцманенок, хорошо запомнившийся мне. В боцкоманде служил маленький, щупленький черноволосый матросик по фамилии Каримов, родом из Узбекистана. Его русский был весьма примитивен и ограничивался самым простым набором слов и словосочетаний. Приказы понимал, так как его функции ограничивались приборками и другими авральными работами на верхней палубе. Ко всем обращался на «ты», все попытки воспитать его кончались провалом, и все младшие и старшие командиры, включая самого мичмана Шмидова, смирились с этим.

— Черт с ним, лишь бы приборку хорошо делал, — подытожил воспитание боцман.

Приборку он делал действительно великолепно, но более сложные задачи почти всегда проваливал, хотя никто не мог обвинить его в лени. «Усердие без головы», как говорил Шмидов, выражалось слепым исполнение любого приказания, даже самого нелепого. В чем я и убедился.

Мы стояли в доке на покраске корпуса. Время было ограничено, командир приказал привести в порядок и внутренние помещения. Я решил покрасить медпункт. Мой санитар болел, и я попросил боцмана выделить мне матроса для покраски.

— Доктор, да вы что? У меня все вкалывают на корпусе. Никого нет.

— Ну, нет, так нет, — согласился я.

Спустившись с трапа, прошел мимо вываленного на берег якоря и уже почти прошел его, думая о своих делах, как вдруг заметил стоящего возле него Каримова. Он заунывно тянул какую-то восточную мелодию, а в руках у него был большой рашпиль, которым он то и дело водил по верхней части лапы якоря.

— Каримов! Ты что делаешь? — удивился я.

— Лапу якоря затачиваю, товарищ капитан.

Чтобы читатель, незнакомый с флотом, понимал, что такое якорь эсминца. Скажу просто: это громадина в тонну весом. И перед ним «танцевал» Каримов, орудуя рашпилем и пытаясь что-то зачистить.