Каширская старина - Дмитрий Васильевич Аверкиев

   Парфен. Разве я тебе слово против нее сказал? Не судья я ей: всем хороша. Только тебе не пара.

   Василий. Ужли что не богата, не родовита,-- тем тебе не полюбилась?

   Парфен. Не пару возьмешь -- погибель свою устроишь. А я погибели твоей не желаю. Затем жениться не велю. Выбери ты невесту себе под пару, слова не сказал бы.

   Василий. Сам ты, батюшка, как на матушке на моей, покойнице, женился -- безродная ведь была, бедная -- под пару себе невесты что ж не искал? Что сам делал, сыну то делать зачем же претишь?

   Парфен (в сильном волнении). Что вспомнил ты? На покойнице женитьбой корить меня вздумал? Про родительницу слово сказать мне велишь? Гляди ж, сынок, на меня не пеняй! Все ведь скажу. Душу ведь мою всю попреком своим ты ранил! Прошлое вспомнить, плакать старика заставил. Гляди, те слезы не отлились бы тебе!

   Василий. Батюшка, голубчик мой! Что с тобою? Обидеть тебя в мысли не имел.

   Парфен. Теперь меня уж послушай! Слово сказано, не воротишь. Слушай же! Смолоду я честь и славу любил, из первых быть бы, о том только дума моя была. Смута на Руси стала -- я все о своем же думал, своего добивался. И добился. Новых царей народ поставил, добытого я не потерял же. При покойном царе в начале в какой чести был. Недругов-завистников у меня немало было; вспоминали про старое, бывалое мое; перелетом и изменником величали; да шепотком, вслух не смели. Каков я смолоду был -- сказывать не буду; не только ты, никто на земле мне в том не судья. Богу одному ответ дам. Не я один, вся земля в те поры замутилася. И не молод уж был я, от двух жен вдовец, как в третьи на матушке пожениться захотел. Других невест мне сватали, от матушки твоей все отговаривали. Да не послушал я. Все-де для чести жил, дай на старости для себя поживу, сказал. По воле своей сделал. И все от меня отшатнулись, все по двум женам прежним сваты от меня отвернулись. Думал: на время-де, обойдутся. Так оно и было бы. Да на время-то, на малое время, один, как перст, остался! Слышишь: на малое только время!

   Василий. Слышу, батюшка.

   Парфен. В эту-то пору вороги одолели меня! Как еще одолели, подо что подвели! Где я живу теперь? В какой чести? Ох, горька, сынок, опала была, и посейчас горька же! Что горя вытерпел! Что слез пролил! Каждый-то день, как спать ложиться, каждый час судьбу свою проклинал и сейчас кляну! На жену, на мать твою, без думы горькой, без попреку глядеть не мог! Какова ей, какова мне жизнь была? И вот что ты сказать меня заставил; словом своим до слезы душу мне пробил. Что ж, весело тебе про мать свою речи такие слышать? Плачешь? Горько тебе? А я прямо скажу: не женись я на ней, не бывать бы тому! Не в опале, всеми поругану, жить бы мне! Сына на дядины руки не отдавал бы! Сам ему пестуном был бы. И ты все это слушай -- плачь и сокрушайся.

   Василий (растроган). Батюшка, перестань!

   Парфен. Не перестану, сынок. Отцовскую душу возмутить сумел -- рыданья ее теперь послушай! Что мне, такую ж, как моя, тебе судьбу сготовить велишь? Чтоб и ты весь век тут прожил, в болоте смрадном задыхался, образ божий потерял, с подьячими возился, на соседях гнев срывал, с подлой бабой, как с женой, жил, жену свою любимую попреками в гроб свел, на людей, как на скотов, глядеть стал. Видишь, сынок, во всем, во всей жизни своей перед тобой каюсь! Вот до чего ты отца родного довел! Радуйся теперь! А я скажу: жизни такой сыну своему не хочу. Плачь ты передо мной, сокрушайся, ноги целуй,-- воли моей не изменишь. Слез твоих видеть не буду; на мольбы твои глух. Сердце ожесточу. Доволен ли, сынок? Женитьбой меня еще попрекать станешь ли? А я слово свое сказал.

   Василий. Батюшка, уж прости ты меня, что ненароком тебя растревожил.

   Парфен. Бог уж простит! Что ж, и теперь против отца пойдешь?

   Василий (мягко). Эх, батюшка, не погневись, дай мне слово молвить. Человек ведь на человека не приходится. Тебе слава да почести любы, а мне-ка оне ненадобны! Век бы здесь с женой прожил!-

   Парфен. Ладно. Дело кончено, и говорить о нем нечего. Что себя тревожить!

   Василий (также). Против воли твоей, батюшка, не пойду. Теперь тебя просить, не умилостивишь. Я ждать буду. Бога молить стану, чтоб он сердце твое умягчил. Молод еще, отчего тебе в угоду год, другой женитьбой не погодить?

   Парфен. Ты что замыслил, подумай: против отца бога молить хочешь. Нет моей воли, и век ее не будет. И еще знай: коли на то надеешься, что через год-де -- другой отец одряхлеет, умолю его тогда. И умолишь, может; на одно только неумолим останусь: у Ивана прощенья просить не пойду, и век потому за тобой Марьице не быть.

   Василий (вспыхнул). Ты к чему ж, батюшка, мне про это сказал? Мало тебе, что сын воле твоей покорен? Надругаться над ним надо! За что? Что отец ты!..

   Парфен. Твои ли, Василий, речи слышу?

   Василий. Мои, государь. С чем вошел сюда, что тебе выговорить хотел, забыл было. "К ответу меня, что ль, звать пришел?" спросил ты, и смолчал я, отца в тебе уважил. Затем ли, чтобы ты надо мной ругаться стал?

   Парфен. Таков-то ты, сынок, покорен: пока отца умаслить думал, дотоль к нему подлаживался, лебезил пред ним. А как "тверд отец" увидел, грубить ему?

   Василий. Не грубить, правду сказать хочу. И скажу, даром отец мне! Сам вызвал, сам понудил.

   Парфен. Что скажешь-то? Что? Говори, коль смеешь!

   Василий. Все скажу. Кому ты против меня поверовал? спрошу. Зачем, на меня в злобе, других обижал?

   Парфен. В злобе ль на тебя Ивана обидел? Спасал тебя; от гибели тебя, пойми, спасал,-- затем обидел. Обидеть его хотел ли? Не меня, любовь мою к тебе вини.