Маятник бизнеса. Между орденом и тюрьмой - Виктор Бронштейн

Но всё же, как поведал мой визави, спирт в Россию он завозил неофициально. Документы были оформлены на транзит по России из Литвы в Грузию. Цена дороги до Москвы составляла 700–1000 долларов США с каждой фуры, не считая официальных затрат, причём оплачивались они по 100 долларов на всех известных постах ГАИ. Изредка фуре удавалось проскочить пост очередного побора, но при этом можно было нарваться на «штраф» в 500–1000 долларов. А один конфликт с «доблестными стражами порядка» обошёлся Валико в весьма круглую сумму. Его ребята как-то раз отказались платить милиции на непривычном новом посту. За эту недопустимую провинность их, в назидание другим, арестовали за контрабанду. Небыстрое освобождение обошлось хозяину в 300 000 долларов. Единственным, кто попытался поставить действенный заслон «Роялу» и другой незаконной вино-водке, был генерал пограничных войск Николай Иванов. Но увы. Спиртовой поток победил, легко смыв строптивого генерала указом президента Бориса Ельцина.

Впрочем, нас эти проблемы не коснулись. Мы закупали «Роял» через Гришу вполне официально у знакомой ему немецкой фирмы, дислоцированной в столице, и в течение нескольких лет продолжали его хлопотную транспортировку. Правда, слово «закупали» не совсем точное. Оплата была частичная — 30–50 %, остальное с отсрочкой, так как у зарубежных компаний кредиты были много дешевле. Гарантом своевременных расчётов был всё тот же Гриша, с которым мы начинали штурмовать Камчатку.

В ту пору жил он в самом центре Москвы, в недоступной для нас гостинице «Москва» с видом на Кремль. Большую часть дня он проводил в своих двухкомнатных апартаментах, не вылезая из халата, вёл, как метко заметил Геннадий Гайда, исключительно халатный образ жизни. Основная его задача заключалась в том, чтобы пить кофе, а иногда и вина с московско-иностранными продавцами и дальними покупателями, в основном от Владивостока до Иркутска.

Он участвовал в согласовании размера предоплаты в зависимости от возможностей и благонадёжности покупателя. С каждой сделки получая три-пять процентов за свои «халатные» чаепития. Кроме знания покупателей гаранту необходимы были связи и некоторый авторитет в криминальном мире подшефных городов. Стимулом держать слово было прежде всего желание сохранять лицо и продолжать работать на выгодных, с точки зрения отсутствия полной предоплаты, условиях. Но был, что здесь греха таить, и другой, мощный стимул. Нередко с хроническими должниками в ту пору разбирались многочисленные «бригады» бандитов. Масштаб криминала был, пожалуй, самой отличительной чертой крутых 90-х. Поэтому при заказе поставок я всегда рассчитывал, что у меня хватит средств рассчитаться за товар и в случае ЧП.

Сопровождать первую партию спирта «Роял» от Москвы до Иркутска я поехал вместе с Гайдой. Хотелось самому оценить степень дорожного риска. Слово «сопровождать» звучит слишком солидно для почти недельной жизни в тёмном вагоне вместе с грузом, ночёвок в спальных мешках на коробках с соблазнительным для грабителей содержимым.

«Военную» хитрость пришлось использовать и здесь. Основными наводчиками могли являться официальные сопровождающие поезда, работники станции отправления и железнодорожная милиция промежуточных станций. Для отвода глаз у нас были вторые фактуры о перевозке в вагонах кондитерских изделий. Коробки с «кондитеркой» действительно лежали у дверей и частично в верхнем ряду. Единственные, кто знал доподлинно наш груз, были несколько человек, официально сопровождающие поезд. Они следили за самим процессом погрузки на станции, и от их внимания, конечно, не ускользнули коробки со «стратегическим» грузом.

Не оставалось ничего иного, как заплатить им за молчание при погрузке и пообещать расплатиться товаром по прибытии. Они честно отработали свой «заработок». Ночью, когда на станции несколько вооружённых милиционеров начали проявлять повышенный интерес к нашему вагону, желая нагло проверить соответствие содержимого фактурам, якобы при этом выясняя, не перевозим ли мы оружие или ещё что-либо запрещённое, наши сопровождающие появились как нельзя вовремя и уладили назревающий конфликт или грабёж.

Так повезло не всем. Назавтра мы узнали, что из одного вагона сопровождающих отвели в отделение милиции для выяснения личностей, а вагон их был в это время основательно разграблен.

Мелких поборов в дороге было не счесть, особенно у тех, кто не подружился со штатными сопровождающими и у кого фактуры или коробки выдавали винно-водочный груз.

Что касается вагонного быта, то на каждой станции мы выбегали на свет Божий подвигаться, добегали до бабушек с горячей картошечкой и с тем, что ещё Бог послал. Во время дневного движения мы старались закреплять двери в открытом положении, без устали любовались просторами Родины, нередко кричали песни и стихи. Благо запас стихов был практически неистощим.

В общем, и в этом вояже была и своя романтика, и особая радость при возвращении. Что ни говори, а необорудованный вагон всё же напоминает тюремное заточение. Хотя отсидели мы в вагоне не годы, а только семь суток, но всё же испытали счастье от встречи со своим, ставшим ещё более родным городом.

Похожую, но ещё большую радость от свидания с городом испытал я только один раз, когда в 16 лет возвратился из геологической партии, где пробыл целое лето да плюс ещё по паре недель от мая и сентября. Уехали мы раньше, чем завершился учебный год, приложив немалые усилия на убеждение и родителей, и учителей — с посещаемостью в ту пору было строго. Самое трудное из детских дел было убедить отца отпустить на всё лето в незнакомую ему настоящую тайгу, где даже медведи водятся. Не меньше медведей его страшили сезонные работяги — у многих, действительно, оказалось непростое прошлое. Но, как ни странно, между ними действовало железное правило никого не уговаривать выпить чифиря или браги. Каждый решал сам. Они не отказывали, но и никогда не предлагали. Хлебнули же мы, как говорится, досыта мурцовки труднейших переходов! Если бы рядом были родители и дом, чтобы было перед кем покапризничать и куда сбежать, вряд ли бы выдержал эту романтику. Но вокруг на тысячи километров тайга, да Мама, но не родная, а верховье холоднющей реки. И так четыре месяца. Человек пятнадцать геологов да десяток лошадей брали с боем всё новые километры тайги и болот. Лица и имена геологов, морды и клички лошадей врезались в память на всю жизнь.

Навсегда запомнился и восторг встречи с родным городом. С его твёрдым и, как выяснилось, любимым асфальтом и с диковинными, какими-то инопланетными существами в капроновых чулках, туфельках и сверхмодных в ту пору и, естественно, жутко дефицитных болоньевых плащах.

Такие вот два радостных свидания с городом, отстоящие друг от друга чуть ли не на тридцать лет. Одинаково приятно ступать по незаметному в обыденной жизни, кажущемуся естественным покрытием городской земли, асфальту после мхов и болот, равно как и спустившись с беспрерывно трясущегося и не очень устойчивого на стыках и поворотах «рояля». Скажи кому-нибудь, так — и не поверят, что мы с Гайдой на «рояле», как Емеля в русских сказках на печи, проехали пол-России.

Тесно работая с Молдавией по поставкам вина и фруктов, мы с Батразом и Гайдой познакомились, как я уже говорил, и даже сдружились с руководством Молдконтракта, дающего разрешение на вывоз продукции. Эта государственная организация имела двойственное подчинение — и республиканскому правительству, и доживающему свой век Госснабу СССР. Её как бы старшим братом была московская организация Росконтракт, с коей мы познакомились уже через своих молдавских друзей-приятелей. Представили они нас как надёжных партнёров, умеющих выполнять договорные обязательства, то есть вовремя оплачивать полученную продукцию. Основным дефицитом, тормозящим торговлю в пору гайдаровских реформ, были оборотные средства — финансы. Госпредприятия их быстро теряли, благодаря законодательному ограничению наценки на произведённую продукцию двадцатью пятью процентами и безудержной инфляции. Новые же структуры ещё не встали на ноги достаточно прочно. Поэтому все основные поставки шли без предоплаты, и репутация надёжного плательщика в ту безденежную пору была главным капиталом.