Владимир Святой. Создатель русской цивилизации - Сергей Алексеев

Об обоюдной же выгоде от торговли с мирными норманнами нечего и говорить. Новгород стал для них воротами (пусть не единственными) к богатствам южных земель, Византии и мусульманского Востока. Новгород обогащался сам и обогащал приезжавших купцов. Немалая часть добычи от скандинавских военных и торговых предприятий оседала именно здесь. Так что словене отнюдь не только тратились на скандинавских наемников. Для Скандинавии же почетное прозвище «Хольмгардсфари» – «Ездок в Хольмгард» постепенно становится синонимом торговой удачи и богатства. Как раз около описываемого времени известен один такой «Хольмгардсфари» – норвежец Хравн, скупавший товары в скандинавских землях до самых Фарерских островов и «постоянно» возивший их в Новгород. Среди товаров, которые привозил Хравн в Новгород, были и рабы – немалая ценность по всей языческой Европе. Известен по имени один Хравн, но был он, конечно, не одинок.

Так, трудами своих жителей и привлеченных соседей, креп и богател будущий Великий Новгород. Пусть Полоцк Рогволода пока оставался торговой столицей севера – он обгонял ненамного, и достойный соперник, что называется, дышал в спину. Все это происходило на глазах молодого Владимира. Но о его собственной причастности к рождающемуся процветанию мы можем только догадываться. Летописное повествование следует за подлинными и легендарными подвигами великого князя Святослава на Балканах, затем за судьбами братьев-наследников. О Владимире рассказ начинается только накануне решающей для него схватки за киевский престол. Но можно быть уверенным, что князь, направляемый изощренным умом своего воспитателя, немало трудов вложил в строящийся Новгород. Не этому ли обязан Добрыня прочной и доброй памятью о себе в северных былинах? Может быть, и не только этому – но этому не в последнюю очередь.

Здесь коренится и одно из объяснений того, почему Владимир вырос довольно непохожим на своих предков. Наставляемый Ольгой, он с самого начала получил воспитание не чисто воинское. Добрыня, конечно, надеялся на лучшее – но готовить «робичича» к стезе предводителя ратей казалось делом не слишком благодарным, а то и подозрительным. Владимир, подобно отцу, любил и ценил дружину, умел и сражаться сам, и водить войско. Однако полководцем и воином был, насколько можно судить, не столь яростно-великим, как Святослав или легендарный Олег. В отличие же от своего деда Игоря Владимир и не пытался выдать себя за такового. От славы он, разумеется, не бежал. Но мирное, строительное новгородское княжение научило молодого князя ценить мир. «Подражая житию» Ольги, которую признавал «мудрейшей из людей», Владимир рано осознал, что выстраивание государства – не меньшая, а то и большая заслуга, чем ратные победы. И именно этому достойному делу посвятил князь всю дальнейшую жизнь, как бы не менялись при том его убеждения и нрав. Уже в ту пору князь прославился справедливостью, щедростью и добротой к подданным, заботясь в первую очередь об их благосостоянии. Спустя три четверти века митрополит Иларион скажет о главном достоинстве Владимира еще в языческие годы: «землю свою пас по правде». Помимо же того, мужающий князь блистал «крепостью и силой», «мужеством и разумом».

То ли в Новгороде, то ли еще до того (если мы сочтем, что Владимир прибыл на Север уже взрослым) молодой князь в первый раз женился. Жену его летопись именует «чехиней» и более того не сообщает. Скандинавские саги называют новгородскую жену Владимира Аллогией. Кое-кто полагает, что это искажение имени Ольги. Но Ольгу еще в X веке (а византийские хронисты и позднее) называли скандинавской формой имени «Эльга», Хельга – так неужели норманнам оно бы запомнилось как-то иначе? Скорее уж это искажение какого-то западноевропейского имени с германским корнем, теперь совершенно нераспознаваемым. В этом случае надо полагать, что жена Владимира была чешкой-христианкой – не неожиданный выбор для воспитанника христианки Ольги.

Другой вопрос – кем была Аллогия (будем все-таки называть ее так) по происхождению? На этот счет строилось немало догадок. Княжну выводили и из полуязыческого княжеского рода белых хорватов, и просто из западных славян в широком смысле. Наконец, допускали сложную политическую интригу, связанную с борьбой Германии, Польши и Чехии, приведшую к браку новгородского князя с чешской княжной из правящего рода Пржемысловичей и затем – к усобице на Руси. Возможно, конечно, все. Выдача христианок, католических принцесс, замуж за языческих правителей давно стала частью политики римского престола. Так была некогда крещена Англия. Так совсем недавно была крещена Польша – как раз через чешскую княжну Добраву, жену гнезненского князя Мешка. Но был ли прок выдавать княжну за «робичича» без перспектив на великокняжеский престол? И почему о том ни слова ни в одном западном источнике?

Думается, что дело обстояло гораздо проще. Аллогия была женою под стать самому Владимиру – рабыней, купленной или полонянкой, хотя и знатного рода. Брак с княжеским сыном для нее означал возвращение свободы. Новгородское вокняжение Владимира – возвращение знатности. Долгое время Аллогия оставалась единственной женой Владимира. От нее родился его первенец. Сын получил славянское имя Вышеслав. Оно не встречалось в роду Рюриковичей и вообще редко на Руси, но отмечено на западе славянского мира – еще одно свидетельство чешского происхождения матери. Так Владимир опередил киевского брата в продолжении рода. Ярополк сыном-наследником долго не обзаводился – может, потому, что в самом деле был моложе, даже гораздо моложе «робичича»? Как бы то ни было, продолжателем династии выглядел именно новгородский князь – знак для киевского зловещий, в чем тот не мог не отдавать себе отчета.

Можно ли было избежать столкновения? Кто знает. Но едва ли честолюбие Добрыни ограничивалось одним Новгородом, особенно теперь, после рождения внучатого племянника. Если даже и так, то новгородская знать, – и родовые «старцы», и дружина, – были достаточно честолюбивы сами. Киев относился к Новгороду с пренебрежением, Полоцк опережал его в росте, перехватывая торговые доходы, – а значит, мирному правлению рано или поздно должен был наступить конец. Буря приближалась независимо от воли Владимира. Но гром грянул не с севера.

Осенью 971 года великий князь русский Святослав возвращался с Болгарской войны в Киев. Позади были два года битв и героических свершений. Свершений, стоивших огромных потерь – и не приведших ни к чему. Болгария оставалась за спиной, и оставалась она победителям, византийцам. О стольном городе Преславе, о власти над Балканами, Венгрией и Чехией можно было забыть.

Что же, в Болгарии Святослав встретил наконец достойного соперника-ратоборца. Византийский император Иоанн Цимисхий, захвативший власть над своей страной как раз в это время, тоже был государем-воителем. В бою он оказывался подчас еще отважнее Святослава – даже вызывал русского князя на поединок и получил презрительный отказ. Но что гораздо ценнее и что точно не заслуживало пренебрежения – Иоанн оказался более искусным полководцем. И более искусным политиком.

Сначала русские побеждали. Разгромив и покорив отложившихся было болгар, Святослав со своими союзниками – венграми и печенегами – двинулся к самому Константинополю. Однако уже в 970 году военная удача отвернулась. Под Аркадиополем Цимисхий остановил натиск «варваров» и вынудил их отступать на север. По пятам шла византийская армия – свежие силы, пришедшие со своим бывшим командующим, а теперь императором из Малой Азии. Цимисхию без особого труда удалось привлечь на свою сторону единоверцев-болгар, оказавшихся во власти язычников. Его войска взяли Преслав. Здесь погиб командовавший гарнизоном Сфенгал – второй по знатности в русском войске после Святослава, его воевода. В 971 году Святослав оказался заперт в придунайской крепости Доростол. После долгих изнурительных боев, стоивших жизни многим русским дружинникам, в том числе новому воеводе Икмору, Святослав решился на переговоры. Лично встретившись с Цимисхием, он согласовал условия относительно почетного мира. С русской стороны его свидетельствовали князь и старый Свенельд, вновь принявший на время руководство дружиной. Договор оставлял Болгарию за Византией, а прежние торговые привилегии – за Русью. Святославу осталась даже военная добыча. Русь ничего не теряла – но признавала поражение.