Барашек с площади Вогезов - Катрин Сигюрэ

Расскажу о последней вылазке. Надев кроссовки и наушники со «Звуками птиц», так как была еще зима, а я не люблю ее тишину, я бросилась в лесную чащу. На самом деле диск назывался «Пение птиц», но я переделала его в «Звуки птиц», потому что, слушая его, можно заметить: на самом деле то, что называется пением птиц, это не только звук, но и то, что создает любовь, – не только ласковые прикосновения плотских утех, но еще и запах весны, земли, которая утром сочится влагой от выпавшей росы или от сильного дождя ночью. Это также и ветерок, дыхание жизни и ее нежность, это и запахи цветов или древесной коры и чернозема; это также то, что вас окружает, и то, что продолжается, когда все уже закончено, это птичья песня… это как жизнь, это весь мир… думаю, вы меня понимаете… Одним словом, диск не оправдал моих надежд. Он был неестественным, как из Интернета. По крайней мере, благодарение Богу, что я смогла почувствовать эту разницу.

Но вернемся к барашку. В моей голове одна за другой мелькали породы баранов, как мелькают изображения при монтаже фильма, и уловить сюжет совершенно невозможно. Перед глазами крутились клубки шерсти. Мне мог бы понравиться черный барашек, но я боялась осуждения, пятнистый мог бы быть компромиссом, но я ненавижу быть между тем и тем. Длинная шерсть выглядит очаровательно, но постоянное расчесывание отберет у меня уйму времени. Кудрявый казался образцом, но большинство из них обладают спиралевидными рогами, так что в полумраке это может испугать мадам Жуффа, когда она будет проходить через двор, и кроме того, может напомнить ей кое-что. Помимо шерстяных, имелись еще мясные породы (не подумайте превратно), но это исключено из-за семейства Симон и их охотничьего инстинкта. И были, наконец, овцы, названные в честь страны их происхождения – Шотландии, Ирландии, конечно Англии, но также Индии или Америки, где водятся овцы навахо-чурра. Они очень красивы, эти навахо-чурра… Но только как привезти этого барашка из Южной Америки? А из Новой Зеландии, этой благословенной земли, где овец в двенадцать раз больше, чем людей? Можно ли попросить капитанов больших лайнеров, которые причаливают в Гавре, привезти мне барашка, одного-единственного барашка для особого назначения? Или авиакомпанию «Эр Франс»? Барашек ведь не тяжелее, чем большая собака.

Погруженная в свои размышления, с учащенным дыханием от «гугловских» изображений, которые просматривала на ходу, я задыхалась в беге. Ну нет… Я решила забить на бег и вызвала в памяти картины моего последнего занятия любовью – лучшего средства проще относиться к жизни еще не придумали.

Мой разум сразу же прояснился. Я заметила, что уже наступил полдень, что небо было голубым и что была уже почти весна, по крайней мере, дни стали длиннее и все перестало опадать, падать и выпадать – листья, ветки и снег, – люди перестали болеть гриппом и так далее. Я люблю это время, когда всё становится самим собой.

Как только прочистились мозги (все-таки «Гугл» похлеще любого загрязнения окружающей среды!), у меня появилась убежденность: я не хочу брать французского барашка. Вероятно, из-за того, что раньше у меня был барашек-першерон. Воспоминание перенесло меня в мое пасторальное прошлое, настолько живое, что стало казаться, будто я все еще там. Как странно, я на пробежке в Булонском лесу, а ощущаю нежное прикосновение щека к щеке, ласку, свойственную как людям, так и животным. Эту ласку я узнала от барашка моего детства, мы с ним часами играли, оба с влажными глазами: у меня – от эмоций, у него – из-за хронического конъюнктивита, осложненного мухами. Мне очень больно об этом говорить.

Мне было восемь лет, и я познала любовь, эту клейкую чистую и прочную смолу, которая прикрепляет вас к другому и делает его единственным, незаменимым, включая его мух, клещей и запах шерсти. Потому что, надо сказать, барашек здорово вонял, но я все равно вгрызалась зубами в его шерсть, и вы можете мне не поверить, но именно в этот самый момент на обочине дороги в Булонском лесу я вдруг заметила в пробивающейся траве белые пряди шерсти. Сначала я не обратила на них внимания, так как меня переполняли чувства, и я утратила способность к трезвому рассуждению. Пробежав еще несколько метров, я снова увидела такие же пряди и спросила себя: «Ну, что же это такое?» И мне понадобилось еще несколько метров и третья кучка прядей, чтобы собственное любопытство заставило меня остановиться и присесть: это была шерсть! И она так напоминала овечью, что я чуть было не стала нюхать ее, чтобы не разочароваться. А потом я почувствовала страх. Страх из-за того, что собираюсь возродиться. Но я не могла оставаться в сомнении и все-таки погрузила нос в маленький комок, который собрала в ладони: конечно, это была овечья шерсть! Конечно, это был терпкий запах, восхитительно благоухающий запах руна, точно такой, какой я искала и иногда находила, приникая к мужской груди или утыкаясь в подмышки мужчин, все последующие тридцать шесть лет, желая напитаться любовью. Я выключила «Пение птиц», они и так звучали в моей голове в полной тишине. Я даже чуть-чуть поплакала над тем, что иногда мы игнорируем факты. Бывает и так, что судьба посылает нам три шанса подряд, а мы, вместо того чтобы погрузить свой нос в шерсть, продолжаем жить как идиоты. Я посмотрела на небо, как бы говоря спасибо.

Не понимаю, как можно в восемь лет не хотеть иметь барашка. Читая «Одиссею», я была очарована тем эпизодом, когда герою, несчастному пленнику в пещере циклопа, удалось сбежать, спрятавшись под животом у живого барана. Добродушный взгляд барана-спасителя на книжной иллюстрации укрепил меня в моем восхищении: он умел действовать один против многих и уверенно вывести человека на свободу… Уже в то время я записывала для себя все возможные варианты побега в случае опасности или заточения. Я отмечала все выходы в незнакомых местах, и меня охватывала необъяснимая тревога, когда я попадала в закрытые помещения. Я спокойно относилась только к огромным машинам и к комнатам, где двери были распахнуты. Все это было на бессознательном уровне, так что, если дверь закрывали, когда я спала, даже со всеми предосторожностями, я сразу же вскакивала, охваченная гневом. Не страхом, нет, я не страдаю клаустрофобией. Мне требовалось быть свободной, видеть все пространства открытыми. Я полагала, что для того, чтобы добиться свободы, как и для того, чтобы ее сохранить, надо жить как солдат, иногда даже зло сражаться, но потом целый мир окажется у твоих ног. Все дороги открыты, и ты будешь опьянена дыханием свободы.

Вопреки моему желанию иметь барашка, которое возникло из-за отвращения к пасхальному агнцу на столе, – Пасха была моей навязчивой идеей, каждый год я умирала в этот день, – мои родители пытались завести для меня пятого кота, собаку, лебедя и других животных, по поводу которых я ничего не могу сказать. Но я была зациклена на барашке. Я же знала, что все патриархи, Авраам, Моисей, а после них Исаак, Авель, Иаков и Давид, были пастухами. Они жили в окружении овец – не диких кроликов и не пушистых котов. Мне казалось, для того, чтобы стать великим человеком, надо вырасти среди барашков, то есть возле тех, кто смог подняться до определенной мудрости. На самом деле, ведь никто никогда не видел гения, долго общающегося, к примеру, с таксой. Глаза другого учат большему, чем вы думаете. Когда вы купаетесь в озерах блестящих глаз, отражающих миллиарды нервных импульсов, вы становитесь не таким дураком, чем вы есть на самом деле. Я больше верю в обмен флюидов. И не понимаю, почему видимые (ощущаемые) результаты дают только продукты жизнедеятельности организма. Слюна, пот, слезы принимают участие в преобразовании ментального в материальное. Преобразование рождается в душе, а заканчивается тем, что выходит наружу. В любом случае я выросла именно с такими ощущениями, с барашком, который был у меня. Когда я была мала, благодаря тысячелетнему уроку, переданному нам древними народами. Барашек, конечно, не Эйнштейн, но он имеет большое сердце, и рядом с ним невозможно прийти в отчаяние.