История катастрофических провалов военной разведки - Джон Хьюз-Уилсон

Кроме того, Сталин сквозь пальцы смотрел на перемещение танковых и воздушных дивизий вермахта в Польшу, не обратил внимания на заявление Гитлера своему союзнику, югославскому князю Павлу Карагеор-гиевичу о том, что он планирует вторгнуться в СССР в середине июня, на копию первого варианта плана «Барбаросса», добытую одним из агентов, на массовую переброску грузов из Германии на Восток, на заказ германским генштабом тысяч карт Прибалтики и западных районов Советского Союза, на немецких перебежчиков, указавших точное местонахождение целей и объектов бомбежек, и, наконец, на четкие инструкции фон Шу-ленбургу 9 июня 1941 года, в которых тому предписывалось «сжечь все документы» и готовиться к отъезду из Москвы. В общем, тревожные сигналы поступали из всех возможных источников.

Некоторые из таких сигналов были достаточно оригинальны. «Случай с пьяным профессором» является, пожалуй, наиболее примечательным и выглядит скорее как эпизод из фильма, нежели реальная история. На дипломатическом приеме 15 мая профессор Карл Бёмер, глава отдела, отвечавшего за сношения с иностранными СМИ в ведомстве доктора Геббельса, будучи навеселе, заявил изумленным дипломатам и журналистам, что «вскоре оставит свой пост, так как после вторжения в Россию 22 июня его назначат гауляйтером Крыма». Так как за Бёмером водилась слава гуляки и крайне невоздержанного на язык человека, пьяную похвальбу высокого нацистского чина следовало рассматривать всерьез, особенно после того как Бёмер был уволен со своей должности и арестован гестаповцами.

Другой, более серьезный эпизод, произошел в конце апреля в Берлине на прощальной вечеринке первого секретаря американского посольства. Секретарь Паттерсон познакомил своего советского коллегу с майором люфтваффе, который, будучи гораздо более трезв, чем Бёмер, поведал своему новому знакомому, что его эскадрилью только что тайно перебросили из Северной Африки в район польского города Лодзь. «Я знаю, что такое не следует раскрывать,— добавил военный,— но я бы очень не хотел, чтобы между нашими странами начался конфликт». Пораженный дипломат передал суть беседы в Москву, где это, конечно же, сочли «очередной провокацией».

Сталину все было нипочем. Хуже того, он реагировал на эти донесения так, что в последние дни перед войной даже приказывал расстреливать как провокаторов немецких перебежчиков, пытавшихся рассказать подробности о своих формированиях. Сталинские генералы ни о чем не знали. Ни нарком обороны Тимошенко, ни начальник генштаба Жуков в глаза не видели сообщений о грядущем вторжении — Голиков с одобрения Сталина клал их под сукно. К их замешательству, весной 1941 года их подчиненные из приграничных военных округов также слали им одно донесение за другим. Передвижение сухопутных войск и разведывательные полеты не могли остаться незамеченными советскими пограничниками. С конца мая в Москву летели просьбы об отводе передовых советских частей на лучшие оборонительные позиции. В отчаянии советские военачальники обратились к своей оперативной разведке с требованием разобраться в происходящем.

Точных данных они, однако, не получили, и виной тому не только запрет Сталина на разглашение правды.

Во-первых, не стоит забывать, что немцы всячески маскировали переброску своих частей на восток. Множество единичных инцидентов на границе, о которых информировались советские военачальники, можно было истолковать двояко. Однако при всей тщательности мер, предпринятых вермахтом для маскировки своих действий, вряд ли бы они сработали, если бы не благоприятная атмосфера сталинских заблуждений. Тревожных сигналов было слишком много, а советская разведка — слишком компетентна, чтобы раз за разом обманываться, однако Сталин предпочитал делать именно это.

Вторая причина, в которую сегодня довольно трудно поверить, заключалась в том, что он не предполагал возможность начала войны без объявления ультиматума — такая точка зрения была характерна для дипломатии того времени. Это довольно безосновательное, но живучее убеждение проходило красной нитью сквозь прогнозы всех разведок (не только советской) вплоть до Перл-Харбора. Как результат, политика умиротворения Сталиным нацистского режима была направлена на предотвращение ситуации, которая могла бы привести к германскому ультиматуму. Если принять за данность, что при любых обстоятельствах нельзя было давать ни малейшего повода для войны, то игнорирование Сталиным неблагоприятных донесений обретает смысл. Чем более тревожными были сигналы, тем большую опасность они представляли для советского внешнеполитического курса. Словно заискивающий перед хозяином пес, опасающийся, что его сейчас побьют, Сталин был полон решимости угождать Гитлеру во всем.

В последние дни перед вторжением на Восток произошло одно из самых странных событий Второй мировой войны, впрочем так и не поколебавшее убежденность Москвы в двуличности англичан. В ночь с 10 на 11 мая 1941 года заместитель Гитлера по партии Рудольф Гесс внезапно перелетел в Шотландию на истребителе Ме-110.

Даже сегодня нам известны не все обстоятельства его поступка. По-видимому, Гесс действовал по своей собственной инициативе, отчаянно пытаясь достичь мира с Англией и избежать губительной для своей страны войны на два фронта.

Чем бы ни руководствовался Гесс, подозрения Москвы и насчет его полета, и насчет реакции британского правительства фатальным образом обесценили его миссию. Сепаратный мир между Англией и Германией, высвобождавший армии Гитлера для переброски на Восток (то, чего Сталин опасался больше всего), внезапно стал возможным. Любой шаг Лондона на протяжении следующего месяца расценивался советским правительством как попытка столкнуть лбами Берлин и Москву. Даже личные обращения Энтони Идена о грядущем нападении на СССР (2—13 июня) советский посол в Лондоне рассматривал лишь как элемент гитлеровской «войны нервов, призванной склонить Советский Союз к еще большим уступкам без войны».

Итак, в ночь с 21 на 22 июня 1941 года эшелоны с зерном и нефтепродуктами двигались к западной границе СССР. Состав с зерном, остановившийся на мосту через реку Буг близ Бресг-Литовска, был последним из целой вереницы. Нацистские таможенники торжественно осмотрели вагоны и их содержимое, после чего эшелон тронулся и медленно поехал на запад, в фатер-лянд. Там его груз пополнил тысячи тонн советского продовольствия и горючего, с помощью которых Гитлер со всем присущим ему цинизмом подготовил нападение на СССР.

На пути в Польшу состав петлял в темноте между артиллерийскими батареями, где взмокшие артиллеристы душной короткой ночью складировали снаряды в штабеля. Через полтора часа они полетят на восток, став частью могучего огневого вала, обрушившегося на позиции советских войск в 3.15 утра на всем 1250-километровом фронте от Балтийского до Черного моря. Так началось самое массированное вторжение в истории и самая кровопролитная кампания Второй мировой войны. План «Барбаросса» был запущен в действие. Его первой жертвой стал немецкий коммунист, рядовой Альфред Лисков, дезертировавший 21 июня, чтобы предупредить советских товарищей. Его, согласно приказу Сталина, расстреляли на месте.

Сказать, что в Кремле весть о вторжении вызвала шок, значит не сказать ничего. Мемуары маршала Жукова, хотя и очень сдержанно (что характерно для человека, выжившего в горниле репрессий), дают нам понять, что товарищ Сталин пребывал в близком к параличу состоянии. Великий вождь скрылся на своей даче в Кунцево, его поезд стоял под парами, готовый эвакуировать вождя в любой момент. Обращение к народу по радио вынужден был зачитать потрясенный Молотов.