Дом сна - Джонатан Коу

Роберт надеялся, она не станет спрашивать, зачем он вообще брил ноги.

– Я не хотела… простите, если доставила вам неприятности. Понимаете, обычно дверь прижимают вешалкой для полотенец.

– А-а. Хорошо. Я так и сделаю – в следующий раз.

Сара кивнула. Все шло не так, как она рассчитывала. Она не знала, как восстановить непринужденную и доверительную атмосферу предыдущего вечера.

– Вообще-то, – сказала она, – я просто хотела убедиться, что с вами все в порядке. Знаете, вчера вы выглядели довольно… расстроенным, и мне хотелось узнать, как вы держитесь.

– Держусь?

– Ну да. Вы, наверное, очень переживаете.

Подстегнутый любопытством, Роберт набрался смелости взглянуть на Сару – в ее голосе звучала искренняя и такая трепетная забота. Что происходит? Неужели она думает, будто он из тех людей, кто несколько дней стенает от горя из-за смерти кошки? Неужели он выглядит таким жалким? Не сумев определить, опекают его или над ним насмехаются, Роберт осторожно сказал:

– Да ладно, на самом деле ничего страшного. Я уже пережил.

Как это по-мужски, подумала Сара: притворяться, будто не потерял присутствия духа. Неужели мужчины действительно считают, что им нельзя показывать свои чувства, даже когда говорят о смерти близкого человека, а в данном случае, быть может, – самого близкого? Она видела его напряжение и тревогу; она понимала, как неуютно ему при мысли, что кто-то сумеет соскрести с него коросту бесчувственности, и проступит подлинная в своей нежности натура. Но Сара также понимала, что молчать ей не стоит – и ради него, и ради себя.

– Когда я сказала, что думала, будто вы уехали, – продолжала она, – то имела в виду, что, наверное, скоро похороны.

– Похороны? – переспросил Роберт.

– Похороны… простите, я не помню ее имени…

– Вы имеете в виду Мюриэл?

– Да. Мюриэл.

Он пожал плечами, смущенно рассмеялся.

– Наверное, мы не станем устраивать вокруг этого столько шума. Это было бы уж чересчур, правда?

Сара, сбитая с толку, промямлила:

– Ну, как вы сочтете… нужным.

– Прежде мы никаких похорон не устраивали.

– А это случалось и раньше? – с ужасом спросила она.

– Да, дважды.

– О, боже, Роберт, я просто не знаю, что сказать. Это ужасно. Подумать только, что жизнь может быть такой… суровой, а вы все-таки держитесь.

– Ну, честно говоря, смерть Мюриэл я переживаю особенно тяжело. – Роберт придвинулся к ней, потирая руки, грея их в пламени ее сочувствия. – Мне кажется, я был ей ближе всех.

– Да, могу себе представить.

Он позволил себе ностальгическую улыбку.

– Знаете, каждый вечер она приходила ко мне в комнату и сворачивалась рядом со мной на кровати. Я гладил ее по голове и… просто с ней разговаривал. Иногда несколько часов подряд.

– Так мило.

– В каком-то смысле, – теперь он уже неприкрыто смеялся, – в глупом смысле, она знала меня лучше, чем родители. И уж точно лучше, чем отец.

– Они меньше любили ее?

– Ну, не буду отрицать, отец так и не принял Мюриэл. – Роберт вздохнул. – Не сошлись характерами. Понимаете, ее мелкие привычки его раздражали.

– Какие привычки?

– Например, он не любил, когда она оставляла лужи на ковре в гостиной.

Сара не сразу восприняла эту информацию. Перед ее мысленным вздором складывалась новая картина: девочка-инвалид и семья, так и не примирившаяся с ней, так и не научившаяся считать девочку полноценным человеком. История оказалась мучительней и трагичней, чем она себе представляла. И тут прояснилось подлинное значение загадочных слов Роберта.

– Послушайте, Роберт, – осторожно сказала Сара. – Вы сказали, что похороны – это слишком… я все-таки думаю, что для вашей семьи было бы важно как-то отметить ее смерть.

– Я вчера вечером обсуждал с папой по телефону, – он скривился, – как обойтись с ней. Мне хотелось знать, нельзя ли устроить что-то вроде кремации.

– И?

– Он поднял меня на смех. Обозвал меня слюнтяем. Сказал, что просто выкопает за домом яму, а ее сунет в мусорный мешок. Как и поступил с двумя остальными.

Сара долго и внимательно смотрела на Роберта и затем произнесла, тщательно подбирая слова:

– Но вы считаете, что так нельзя. Вы знаете, что так нельзя.

Роберт кивнул.

– Да, да, знаю.

– Хорошо. – Сара поднялась с кровати и теперь стояла у двери. – Хорошо, Роберт, по-моему, наш разговор… слишком тягостный. Я, пожалуй, пойду к себе. Но я хочу, чтобы вы подумали над моими словами и помнили: как бы тяжело ни складывались обстоятельства в вашей семье, вы всегда можете обсудить их со мной. Я всегда рядом.

И перед тем, как за ней закрылась дверь, они впервые посмотрели друг другу прямо в глаза, и тогда что-то произошло – словно что-то на миг замкнулось, прежде чем Сара вышла из комнаты, с облегчением нырнув в сумрачное спокойствие коридора и подумав, что теперь может без помех отправиться к скалистому обрыву, навстречу осеннему ветру. Прислушиваясь к ее удаляющимся шагам, Роберт глубоко и неровно втягивал и выпускал воздух.

После этой беседы Роберт не видел Сару несколько дней; точнее, он, возможно, и видел ее в окно, когда она выходила из особняка или возвращалась; либо мимолетом замечал, как ее фигура скрывается за дверью комнаты или мелькает в Г-образной кухне, но ему ни разу не представилась возможность поговорить с Сарой, и он решил, что она намеренно его избегает. Однажды вечером, ближе к концу недели, Роберт все же подловил ее и прямо спросил об этом, и Сара призналась, что ее потрясло его поведение и особенно нежелание поехать домой после смерти сестры. Как только недоразумение разъяснилось, все стало очень просто. Едва Роберт понял, что случилось, он разразился хохотом, но Сара была слишком смущена, чтобы увидеть смешную сторону в происшедшем, а кроме того – ее встревожило еще одно свидетельство предательского характера ее снов. Она холодно извинилась и не сделала попытки продолжить разговор.

Но той же ночью, когда остальные студенты давно спали, Роберт выглянул в окно и увидел, что Сара стоит одна на залитой лунным светом террасе. Она смотрела во тьму, облокотившись на перила; похоже, рядом на них стоял бокал белого вина. Роберт спустился по лестнице и вышел на террасу через высокие двустворчатые окна в гостиной; ржавые петли при этом неприятно скрипнули. Услышав скрип, Сара обернулась и послала Роберту ободряющую улыбку.

Они начали беседу на террасе и продолжили ее на кухне, и лишь в пятом часу утра наконец пожелали друг другу спокойной ночи и разошлись по своим комнатам. Вероятно, именно в ту ночь у Роберта состоялся самый долгий разговор в его жизни. Унылое молчание, которое всегда окружало Роберта дома (робкая почтительность матери и угрюмая немногословность отца), не подготовило его к столь многоречивому и импульсивному обмену секретами. К тому времени, когда оба замолчали, он был пьян от слов, от взаимной исповеди у него кружилась голова. Казалось, они обсудили все и не скрыли друг от друга ничего. Вначале разговор шел о крахе отношений Сары и Грегори, потом они перешли на остальные темы – без разбору и ограничений: любовь, дружба, семья, гендерные перверсии; чем серьезнее и сложнее была тема, тем чаще и подробнее они сообщали друг другу детали своей интимной жизни и потаенных чувств, и в конце концов Роберт осознал, что прежде и помыслить не мог о том, чтобы доверить Саре секреты, касающиеся его самого, его родителей, его домашней жизни – секреты, которые он даже не думал