Реаниматолог. Записки оптимиста - Владимир Шпинев

А в другой палате лежала еще старушка. Рак желудка с микроперфорацией органа и возникновением гнойника в животе и перитонитом. Прооперировали ее, и сейчас она стабильная.

Непростая выдалась ночь. Полдня сегодня отдыхал…

Только пришел на работу, поступила пожилая женщина из терапии…

Ей за семьдесят, а выглядит моложе, морщины не так выражены, ухоженна. Редко вижу наших старушек, которые не забили бы на свой внешний вид.

Я даже поначалу купился и поставил ей среднетяжелое состояние. Давление в норме, пульс обычный, ритмичный. Дыхание не страдает. Тошнит, и живот побаливает. За ее перевод договаривался доктор, до меня работавший. Там речь шла о блокаде проводящих путей и постановке кардиостимулятора. Но пульс в норме. Странно, вызвал хирурга по рекомендации терапевта. Но острого живота и так нет, я и без специалиста вижу.

Пошел в ординаторскую, написал дневник, некое лечение, без которого можно было бы и обойтись, судя по состоянию пациентки. Решил понаблюдать.

Прибежала санитарка, вызвали в палату. Женщине плохо. Тошнота, рвота, сознание стало спутанным и пульс уредился до двадцати, дыхание затруднено. Вот и причина – наша пациентка. Наша до такой степени, что если стоять и тупить, то вот-вот сердце тормознется.

Ввели атропин, ноль ответа. Чуть адреналина, пульс взвинтился до двухсот. Благо, адреналин быстро метаболизируется. Но я не стал ждать благостного результата – дал женщине отдохнуть, поспать. Ввел в наркоз и поставил трубку в трахею.

Вот жду теперь, когда приедут кардиохирурги и поставят временный кардиостимулятор.

Пожалуй, выключу на время блогера…

Эта запись дневниковая, хотел умолчать, не писать, но ведь на то он и дневник, чтобы поведать ему перипетии окружающего мира, проходящего сквозь призму моего сознания, мои эмоции.

Вся моя и жизнь моих друзей, коллег крутится вокруг одного нам родного человека. Сегодня, я думаю, могу провести некую грань, некий этапный эпикриз.

Мы все теперь в ожидании. Сегодня, когда мы сидели на пятиминутке, мы, получив анализы, данные обследования, консультации специалистов, можем говорить, что работу мы все проделали большую и все органы сохранили в хорошем состоянии, все, что ниже шеи, функционирует в обычном режиме. Это далеко не всегда удается, больные после настоящей реанимации, в первые же сутки страдают нарушением всех систем организма.

Но мы так и не знаем, что происходит с мозгом, он, без сомнения, не мертв, но насколько он жив, будут первыми судить мои коллеги из хабаровского госпиталя. Мы отправили нашего коллегу туда. Теперь от нас ничего не зависит.

Кто-то, наверное, не в курсе, что произошло.

Друг у меня перенес клиническую смерть. Так непонятно и глупо. Анафилактический шок на банальный препарат, настолько банальный и широко используемый, что закладывается впечатление, что его подделали. Даже упаковка какая-то другая. Цефтриаксон. Удобный и эффективный антибиотик. Он сам принес и попросил уколоть. Укололи. Через несколько минут отъехал. Не потерял сознание – умер.

Благо, что это произошло в медицинском учреждении, что ему стали проводить комплекс мероприятий, а прибывший фельдшер поставил трубку в трахею, обеспечив хорошую вентиляцию легких. Адреналин, непрямой массаж сердца и ИВЛ спасли его. А мы помогли пережить два первых этапа несмерти постреанимационной болезни.

Вот так просто я пишу о друге. Мы вместе, большой, дружной, отвязанной компанией, прошли все студенческие годы.

Он недавно плюнул на хирургию, достало его безденежье и вечный пресинг сверху, ушел в полевую медицину. Появились деньги, планы, жизнь налаживалась, и тут такое…

Я его недавно видел в госпитале и предложил попить чайку в ординаторской. Отказался, спешил. Ему все время было некогда. Армия. Вчера я с ним провел сутки. Впервые он был со мной так молчалив. В силу привычки я с ним разговаривал, а он слушал. Он всегда был хорошим слушателем, мы многим делились. Я ни с кем не мог быть так откровенен, мы всем делились. А тут он был молчалив, он просто слушал.

Многие родные хотят быть с близкими, находящимися в реанимации, а у меня такая привилегия, сомнительная привилегия. Тяжело держать инструмент, способный решить судьбу друга. Тяжелая ноша.

Днем приходил его школьный друг. Плачет. Горько плачет. Жена в прострации, умоляет спасти. И всех я хорошо знаю. Как тут держать холодную голову. Как не начать жалеть, не наделать ошибок. Приходится абстрагироваться.

Мы вместе, всем отделением, выцарапывали его из рук когтистой. Пока не знаю, кто победил. Но считаю – мы справились. Еще несколько дней его будут держать в искусственной коме. И даже не знаю, что тяжелее – активное участие в его судьбе или пассивное ожидание…

Я как-то не очень верю в закон парных случаев, но тут такое, что случайностью это сложно назвать…

Ему нет и сорока, спортсмен, без вредных привычек. Кажется, в последнее время его беспокоили боли в спине. Принимал анальгетики.

А тут стало совсем больно. Необычайно больно. Привезли в приемный покой.

В этот момент реаниматолог собирался сдавать дежурство, довольный, что его никто в выходные не беспокоил, направлялся к начмеду.

Приемник и кабинет начмеда в одном здании.

Парень теряет сознание и через мгновение умирает. Коллега, не теряя ни секунды, начинает совместно с мед персоналом приемного отделения полный комплекс реанимационных мероприятий.

Вызывают вторую реанимационную бригаду. Перевели на ИВЛ. Непрямой массаж, на ЭКГ фибрилляция желудочков. Раз десять стреляли током, сердце стегали адреналином и лишь на двадцать четвертой минуте запустили.

Обширный инфаркт миокарда.

Транспортировали в реанимацию. Снова остановка. Снова дефибрилляции. Снова запустили. Снова сердце взвинтило ритм до ста шестидесяти. Снова восстановили. Боролись до последнего.

Удалось стабилизировать ритм, но давление пока не держит. В медикаментозной коме. Все очень серьезно. Лечим…

Завтра похороны друга и коллеги.

Мы, медики, нередко очкуем делать, казалось бы, очевидные вещи для облегчения страдания пациента.

Ослабленному раковой опухолью пациенту побоимся дать мощный анестетик или будем его сильно титровать, ибо возможна остановка дыхания или проблемы с сердцем.

Хирург будет до последнего лечить консервативно старика с камнями в желчном, ибо изношенный жизнью организм может не выдержать оперативного вмешательства.

А жидкость в брюшной полости у больного с печеночном асцитом терапевт боится удалить, поскольку с ней теряется так жизненно необходимый белок. А ежели ее слить одномоментно быстро, это чревато падением давления, иногда заканчивающимся фатально. Ее убирают постепенно, временно пациенту становится легче, легкие расправляются. Однако жидкость снова скапливается, в еще большем количестве.