Расправляя крылья - Дмитрий Градинар

Попадание в точку ускорило процесс. И Джокарт трудно сглотнул, готовый в следующую секунду пустить слезу. Мысленно он понимал, что очередной срыв, скорее всего, заставит руководство курсов серьёзно задуматься над его пригодностью к дальнейшему обучению. Но плакать готово было сердце, а ему, как известно, не прикажешь…

— Я… пожалуй, пойду… — сумел выдавить из себя Джокарт, поднимаясь из-за стола.

Редкое чувство, но, к сожалению, многим знакомое — знать, что делаешь что-то не так, но быть не в силах что-либо изменить.

Офицер сориентировался мгновенно.

— Бармен! — выкрик в сторону барной стойки, сопровождаемый замысловатым жестом над головой.

Это потом уже Джокарт понял, что так посетители всех публичных заведений Крепости просят о конфиденциальности. Столик, за которым они сидели, мгновенно оказался окружен тубусом розового мерцания. Звуки исчезли, всё происходящее извне казалось теперь отражением в кривом зеркале.

— Держи! Только пей залпом…

Джокарт, словно заводной автомат, опрокинул стакан водки, протянутый штурмовиком. И в следующий миг почувствовал, как по щекам побежали слёзы.

Беззвучные. Едва весомые.

— Держи ещё!

Стакан вновь полный. И вот уже — пустой. Теперь, казалось, слёзы бегут и изнутри.

Штурмовик между тем неспешно прикурил сигарету, откидываясь на спинку кресла, деликатно предлагая не стесняться нахлынувших чувств. Он словно перестал интересоваться тем, что происходит с его собеседником, смешно открывая рот, выпуская кольца дыма — по три: два сквозь одно, и, морщась, тёр переносицу. Будто решал какую-то отвлеченную сложную задачу. Говорить он начал только через минуту.

— Знаешь, я всегда считал, что самое опасное в человеке — то, что живёт глубоко внутри. То, с чем вольно-невольно приходится жить.

Боец, оплакивающий потерю — это не страшно. Нормально, если так можно сказать… У каждого должен быть клапан, что не позволяет мучительной боли сожрать нас изнутри. Ты, наверное, слышал, что пехотинцы не умеют плакать человеческими слезами, делают это только вынужденно и исключительно по необходимости… Это не так. Мы тоже плачем. Считаем потери, вспоминаем о ком-то и плачем.

Мы плакали раньше и будем делать это потом. Л слёзы там или не слёзы — другой вопрос. Всей военной медицине никогда не сделать из нас бесчувственных чурбанов, как бы они ни старались…

Потом, в неуловимое мгновение оказавшись лицом к лицу с Джокартом, пристально заглядывая ему в глаза, штурмовик спросил:

— Кто?

Спросил так, будто утверждал, констатировал… Знал, что Кто-то был.

— Все… Семья… — выдохнул Джокарт, с удивлением и благодарностью обнаруживая, как уходит боль.

Всё. Ушло. Словно отхлынувшая волна, оставляющая после себя мокрый, холодный песок и корчащуюся на нём в предсмертных судорогах и шипении морскую пену — всю в прожилках разорванных водорослей.

— Денеб? Вега? Пламенная, Барьерный Риф, Каверна Титлиновой… — последним прозвучал Плутон.

Офицер перечислил цепочку человеческих трагедий, и Джокарт ужаснулся — насколько она длинна. Но тут штурмовику в точку попасть не удалось. Он забыл ещё одно звено…

— «Хванг».

Теперь Джокарт уже не плакал. Кусая губы и оттирая глаза, он проклинал свою недопустимую, неуместную слабость! Выпитое спиртное напомнило о себе, и искаженные силуэты за оптико-акустическим барьером задвигались быстрее, а мерцание светового тубуса потеряло цвет, превратившись в блеклые шторы, провисающие причудливыми складками.

— Из-за этого и решил стать пилотом? — откуда-то издалека донесся голос Балу.

Джокарт кивнул, решив не вдаваться в подробности. Вместо стыда появилась злость на собственную несдержанность.

— А не боишься? Я уверен, что кто-то из наставников уже обсуждал с тобой эту тему, но всё же… Не боишься, что эти мысли и это состояние настигнут тебя прямо посреди боя? Я такое видел однажды… Не сказать, что парень погиб зазря, — всё-таки он достал своего червя, добив его в упор. Но…

— В бою мне навряд ли предложат апельсиновый сок. А фотографии я спрятал. И у меня есть цель! — С каждой новой фразой голос Джокарта набирал силу, будто он грозил кому-то невидимому, но потом, когда такое крещендо достигло апогея, звучание его речи снова пошло на спад, словно угасло. — И с глупыми мыслями покончено. Осталось только это. Извините…

— Извиняю, — штурмовик сделал пару затяжек, — я-то извиняю, но как смотрят на всё твои наставники? Как вообще ты жил эти два года? Неужели — снова и снова?

Джокарт пожал плечами, потому что ответ был очевиден. Теперь, когда сознание было окружено мягкой пленкой алкогольного опьянения и подкатила тошнота, желание уйти стало ещё сильнее. Чтоб офицер не увидел другого его позора. Джокарту стыдно было признаться, но последний раз (он же первый и единственный) ему довелось напиться целую вечность тому назад — ещё на первом курсе Плутонианского института.

— Значит так… У вас, летунов, свои медпроцедуры, у нас, у «Диких» — свои… — Балу предостерегающе поднял ладонь, словно говорил «не спорь!». — Завтра после занятий подойдёшь на палубу Зет-14, найдёшь медблок пятого штурмового отряда, там скажешь, что я тебя направил. Посмотрим, на что способны наши эскулапы. А пока — прими вот это.

В руках офицера появилась маленькая красная капсула. Джокарт знал, что это такое, но не мог предположить, что действие будет настолько быстрым и эффективным. Едва он проглотил капсулу, запив её треклятым соком — фреш, как всё стало опять на свои места.

Стол. Два кресла. В одном — опозорившийся курсант, в другом — офицер пехоты КС, почему то отказавшийся замечать его позор. Мерцающий тубус таял, и на эстраде оказалась грациозная девушка, певшая — и, по-видимому, уже давно — чудный блюз.

Балу вновь развалился в кресле, закинув ногу за ногу и затягиваясь ароматным табачным дымом. Народу в зале заметно прибавилось, и все они — о, чудо! — смотрели мимо Джокарта. Туда, на эстраду.

Это и есть Лиин, подумал Джокарт. Ещё он подумал: «Ах, какой глубокий грудной голос!» Блюз был прекрасен, а певица — очаровательна. Но всё же его не сразу покинули невесёлые думы. И о том, что надо что-то делать и что завтра он обязательно найдёт палубу Зет-14 и посетит медблок штурмового отряда. Пусть делают с ним что угодно, решил Джокарт, хуже всё равно не будет! Лишь бы груз прошлого не утянул его снова на дно.

— Нравится?

И тут Джокарт понял, что вольно или невольно штурмовик коснулся ещё одной щекотливой темы, где Джокарта, ко всем прочим его недостаткам, мог ожидать ещё один позор, таблетки от которого, насколько он знал, ещё не изобрели.

Он панически боялся женщин!

Какие-то обрывочные знакомства во время учёбы в институте — не в счёт. Близость, по-студенчески горячечная, — да, имела место, но являлась скорее обоюдными экспериментами. Лиин на сцене выглядела богиней, о которой нельзя задавать подобные вопросы…