Благородный дом. Роман о Гонконге - Джеймс Клавелл

— Там они или нет? Мне отсюда не видать.

— Возьми свой «стебель» в рот, брат, и спусти себя в канализацию. Конечно они там. Мы с тобой богатые люди. У нас на столе всегда будет рис! Но давай-ка потише, а то разбудишь этих измазанных в дерьме заморских дьяволов наверху! Держи… — Он передал вниз какой-то продолговатый, завернутый в брезент предмет. Приняв сверток, Лим быстро и бесшумно положил его в джип. Потом ещё один, и ещё один, поменьше. Оба покрылись потом и очень нервничали. Работали они быстро, но бесшумно.

Ещё сверток. Ещё один…

И тут Лим увидел, что из-за угла вылетел полицейский джип и одновременно из шестнадцатых ворот высыпало множество людей в форме. Среди них были и европейцы.

— Нас предали, — охнул он и рванулся прочь в безнадежной попытке обрести свободу.

Полицейские без труда перехватили его, и он остановился, дрожа от сдерживаемого ужаса. Потом сплюнул, проклял всех богов и замкнулся в себе.

Другой тут же спрыгнул вниз и вскочил на сиденье джипа. Но прежде чем он успел включить зажигание, на него навалились и надели наручники.

— Ну, «масляный роток»[27], — прошипел сержант Ли, — как думаешь, куда ты сейчас поедешь?

— Никуда, господин полицейский, это все он, этот тип, господин полицейский, этот сукин сын поклялся, что перережет мне глотку, если я не помогу ему. Я ничего не знаю, клянусь могилой матери!

— Врешь, ублюдок. У тебя и матери-то не было. Если не будешь говорить, отправишься в тюрьму лет на пятьдесят!

— Клянусь, господин полицейский, клянусь всеми богами, что…

— Шёл бы ты со своим враньем, дерьмо. Кто платит тебе за это?

По асфальту неторопливо вышагивал Армстронг, ощущая во рту сладкий, тошнотворный вкус добычи.

— Так, — начал он по-английски, — что у нас здесь, сержант? — Он провел долгую ночь без сна и теперь, небритый, усталый, не расположен был слушать визгливые уверения механика в невиновности. Поэтому он негромко произнес на прекрасном гортанном кантонском: — Ещё одно крошечное, незначительное слово, поставщик дерьма прокаженных, — и я прикажу моим людям попрыгать на твоем «потайном мешочке».

Китаец замер.

— Прекрасно. Имя?

— Тань Шута, господин.

— Ложь! Как зовут твоего приятеля?

— Лим Тачжун, но он мне не приятель, господин. Я и не знал его до сегодняшнего дня.

— Ложь! Кто заплатил тебе за это?

— Я не знаю, кто платил ему, господин. Понимаете, он поклялся, что перережет…

— Ложь! У тебя во рту столько дерьма, что ты, должно быть, бог дерьма собственной персоной. Что в этих свертках?

— Я не знаю. Клянусь могилами моих…

— Ложь! — Армстронг произносил это слово автоматически, прекрасно понимая, что без вранья здесь не обойдется.

«Китаезы не такие, как мы, — говорил его первый наставник, бывалый коп, дока во всем, что касалось Китая. — О, я не имею в виду, что все они люди нечестные, жулики или что-нибудь в этом духе, — просто они другие. Объясняясь с полицейским, китаец всегда говорит сквозь зубы и все время врет. Поймаешь негодяя с поличным, а он все равно будет лгать и выкручиваться, как смазанный жиром шест в куче дерьма. Они другие. Взять хотя бы их имена. У всех китайцев четыре различных имени: одно дается при рождении, другое — когда они достигают зрелости, третье — когда становятся взрослыми, а четвертое они выбирают себе сами. Когда они забывают одно, то, не моргнув глазом, добавляют другое. А сами их имена — господи помилуй! Китайцы называют себя лаобайсин — „старинная сотня имен“[28]. У них на весь Китай лишь сто основных фамилий, и из них двадцать звучат как Юй, восемь как Янь, десять как У, и бог знает сколько ещё таких, как Пин, различных Ли, Чэнь, Цинь, Цзин, Ван и Фу. К тому же каждое из них произносится пятью различными способами, и одному Богу известно, кто есть кто!»

«Стало быть, определить личность подозреваемого будет непросто, сэр?»

«Отлично, юный Армстронг! Отлично, парень! У тебя может быть пятьдесят Ли, пятьдесят Чжанов и четыреста Ванов, и ни один не будет приходиться другому родственником. Господи помилуй! В этом-то и проблема Гонконга».

Армстронг вздохнул. Прошло восемнадцать лет, но китайские имена понятнее не стали[29]. Кроме того, у каждого, похоже, имелось ещё и прозвище, под которым он и был известен.

— Как тебя зовут? — снова спросил Армстронг и даже не стал слушать ответ. — Ложь! Сержант! Разверни-ка одну из этих штук! Посмотрим, что у нас там.

Сержант Ли отвернул в сторону последнюю обертку. Внутри была состоявшая на вооружении американской армии автоматическая винтовка М-14. Новенькая, хорошо смазанная.

— За это ты, паршивый сын блядской левой титьки, будешь мотать полсотни лет! — проскрежетал Армстронг.

Ошеломленный китаец тупо смотрел на винтовку. Потом простонал еле слышно:

— Ети всех богов, я и знать не знал, что там винтовки.

— Э, нет. Ты знал! — сказал Армстронг. — Сержант, давай в фургон этот кусок дерьма и заведи на него дело за контрабанду оружия.

Китайца уволокли без всяких церемоний. Один из молодых полицейских-китайцев разворачивал небольшой сверток квадратной формы.

— Отставить! — прозвучал приказ Армстронга по-английски. Полицейский и все, кто мог это услышать, замерли. — В этих свертках может оказаться мина-ловушка. Всем отойти от джипа! — Покрывшись потом, полицейский выполнил приказание. — Сержант, вызови наших кудесников минеров. Теперь торопиться некуда.

— Есть, сэр. — Сержант Ли торопливо зашагал к переговорному устройству в полицейском джипе.

Армстронг прошел под самолёт и заглянул в отсек главного шасси. Ничего особенного он не заметил. Потом забрался на одно из колес.

— Господи! — ахнул он.

К внутренним стенкам отсека с обеих сторон были надежно прикреплены пять аккуратных полок. Одну почти опустошили, а остальные по-прежнему оставались заполнены. Судя по размерам и форме свертков, винтовками М-14 и ящиками с патронами — или гранатами.