Благородный дом. Роман о Гонконге - Джеймс Клавелл

— Хорошие у тебя глаза, Третий Внук. Молодец. Ступай и встреть Седьмого Сына.

Мальчик в ту же секунду сорвался и убежал, уверенно ступая по соединявшим джонки шатким настилам. Четырехпалый У наблюдал, как его седьмой сын направляется к пирсу, у которого сгрудились паромы, обслуживавшие переправу через бухту. Убедившись, что сына встретил посланный им лодочник, он повернулся к берегу спиной и снова сел к столу.

— Ну, давайте заканчивать, — мрачно проговорил он. — Последний раз играю сегодня, етит твою. Мне ещё на берег нужно.

— Айийя! — вскричал Рябой Тан, увидев, что за фишку только что открыл. Демонстративным жестом он шмякнул её на стол картинкой вверх и раскрыл остальные свои тринадцать фишек, которые вместе составили выигрышную комбинацию. — Смотрите, клянусь всеми богами!

— Так тебя и так! — проговорил У и громко отхаркнулся. — Знаешь, где я видел всех твоих предков во всех поколениях, Рябой Тан? Надо же, чтоб так везло!

— Ещё партеечку? Двадцать тысяч на кону, а, Четырехпалый У? — с ликованием предложил Тан, убежденный, что старый черт Цзи Гун, бог азартных игроков[24], сидит сегодня вечером у него на плече.

Четырехпалый покачал было отрицательно головой, но как раз в этот момент прямо у него над головой с жалобным криком пролетела чайка.

— Сорок, — тут же сказал он. Крик чайки — это знак с неба, значит, ему повезет, и он мгновенно передумал. — Сорок тысяч или ничего! Но играть придется в кости: времени нет.

— Клянусь всеми богами, нет у меня сорока. Но с теми двадцатью, что ты мне должен, я займу завтра, когда откроется банк, против моей джонки и буду отдавать тебе всю свою прибыль, ети её, за следующие отправки золота или опиума, пока все не выплачу, хейя?

— Слишком много для одной игры, — мрачно изрек Пун Хорошая Погода. — Вы оба сбрендили, игроки хреновы!

— Играем у кого больше за один бросок? — уточнил У.

— Айийя, вы точно двинулись. — Пун хоть и произнес эти слова, но возбужден был не меньше остальных. — Где кости?

У принес. Три фишки.

— Ну, Рябой Тан, бросай, попытай, что тебя ждет в будущем, етит твою!

Рябой Тан поплевал на ладони, помолился про себя, а потом с криком бросил кости.

— О-о-о, — сокрушенно простонал он. Четыре, три и ещё четыре. — Одиннадцать!

Остальные застыли чуть дыша.

У поплевал на кости, призвал на них проклятие, благословил и бросил. Шесть, два и три.

— Одиннадцать! О боги, великие и малые! Ещё раз — бросаем ещё раз!

Возбуждение на палубе росло. Рябой Тан бросил:

— Четырнадцать!

У сосредоточился среди опьяняющего напряжения, а затем бросил кости.

— Айийя! — взорвался он, а за ним и остальные. Шесть, четыре и два.

— И-и-и! — только и смог выдавить из себя Рябой Тан. Он держался за живот, смеясь от радости. Остальные поздравляли его и сочувствовали проигравшему.

У пожал плечами, сердце ещё колотилось в груди:

— Будь прокляты все чайки, что летают у меня над головой в такое время!

— А-а, ты поэтому передумал, Четырехпалый У?

— Конечно, это было как знак. Много ли чаек кричит, пролетая у тебя ночью над головой?

— Верно. Я поступил бы так же.

— Как повезет — джосс![25]— Тут У просиял. — И-и-и, но зато какие ощущения — получше, чем от «тучек и дождя»[26], хейя?

— Не в мои годы.

— А сколько тебе, Рябой Тан?

— Шестьдесят, а может, семьдесят. Почти столько же, сколько тебе. — В отличие от всех обитающих на суше деревенских жителей, хакка не ведут учет рождений и смертей. — Чувствую себя не больше чем на тридцать.

— А слышал, в лавку «Лаки медисин», что на рынке в Абердине, привезли новую партию корейского женьшеня, в том числе и столетнего! От него твой «стебель» будет огнем гореть!

— Со «стеблем» у него все в порядке, Пун Хорошая Погода! Его третья жена опять носит ребенка! — У расплылся в беззубой улыбке и вытащил толстую кипу свернутых пятисотдолларовых купюр. Он стал отсчитывать деньги, на удивление ловко, хотя у него и не хватало большого пальца на левой руке. Много лет назад палец ему отсекли в схватке с речными пиратами во время одной из контрабандных вылазок. На миг он оторвался от своего занятия, когда на палубе появился его седьмой сын, молодой человек лет двадцати шести, высокий для китайца. Парень неуклюже прошел по палубе. Над головами взвыли двигатели заходящего на посадку самолёта.

— Прибыли, Седьмой Сын?

— Да, отец, прибыли.

Четырехпалый У радостно хлопнул по перевернутому бочонку.

— Прекрасно. Тогда можем начать!

— Послушай, Четырехпалый, — задумчиво произнес Рябой Тан, указывая на кости. — Шесть, четыре и два — получается двенадцать, а это тоже дает три, волшебную тройку.

— Да-да, я понял.

Рябой Тан широко улыбнулся и указал на север и немного восточнее, где за холмами Абердина, на другой стороне гавани, в Коулуне, в шести милях отсюда, располагался аэропорт Кай-Так.

— Может быть, теперь тебе повезет, хейя?

05:16

Ещё только начало светать, когда из-за ворот номер шестнадцать на восточной оконечности терминала аэропорта вывернул джип с двумя механиками в комбинезонах и остановился недалеко от основного шасси «Янки-2». Трап оставался у самолёта, главная дверь была чуть приоткрыта. Механики — оба китайцы — вышли из машины. Один стал осматривать основные восьмиколесные шасси, другой так же тщательно обследовал переднюю стойку. Они методично проверили резину, колеса, гидравлические муфты тормозов, заглянули и в отсеки шасси. У обоих были фонарики. Тот, что осматривал главную стойку, вынул гаечный ключ и встал на одно из колес, чтобы посмотреть поближе. Его голова и плечи скрылись в фюзеляже. Через некоторое время он негромко позвал на кантонском:

— Айийя! Эй, Лим, глянь сюда!

Другой подошел и стал вглядываться вверх. На его белом комбинезоне проступили пятна пота.