Прекрасная толстушка. Книга 2 - Юрий Перов

Он так и стоял, глядя в темное стекло. Я выглянула в окно через его плечо. В свете электрических фонарей пожелтевшие листья на липах и вязах Тверского бульвара казались серебряными.

Было уже около часа ночи, и прохожих на улице не было. Проехал пятнадцатый троллейбус с выключенным в салоне светом.

Мне показалось, что глаза у Леки мокрые. Я не стала убеждаться, так это или не так и, отойдя к газовой плите, взяла спички и, прикурив папиросу, набрала полный рот дыма и пустила его струей в Леку.

Видели бы вы, что с ним сделалось. Он повернулся с выпученными глазами, завопил что-то нечленораздельное и бросился меня целовать, вынимая, однако, папироску из моих пальцев. Потом он сильно, с треском горящего табака затянулся, блаженно закрыл глаза и долго-долго не вы пускал из себя дым. Потом сделал несколько быстрых жадных затяжек, спалив папиросу почти до мундштука, аккуратно стряхнул пепел в подставленную мною пепельницу и сказал:

— Никогда в жизни больше не буду бросать курить! Лучше умереть от никотина, чем от тоски.

6

Потом я учила Леку набивать папиросы, а он мне рассказывал про тот день, ставший роковым в его жизни.

Конечно же, он ничего не знал об особых отношениях между Иваном и Мариком. С самого начала предполагалось, что в вечеринке примут участие и три дамы, но приехала только одна. Лека этому обстоятельству был только рад.

Это была обыкновенная дачная вечеринка с экзотическим и страшно острым мясом по-мексикански, которое приготовил Иван, и с огромным количеством разной, в том числе иностранной, выпивки.

— В общем, нормальный дачный бардачок, — подытожил свой рассказ Лека. — В конце концов Люська (так звали девчонку Марика) залезла на стол и начала изображать стриптиз. То есть разделась и осталась в одном атласном лифчике с фиолетовыми разводами под мышками и в розовом поясе поверх голубых трусов. Потом она сняла лифчик, трусы и пояс, и стало еще хуже. Знаешь, бывает такая кожа, как бы все время покрытая мурашками. У нее синюшный оттенок и оживляют ее только прыщи на спине…

— Полегче, Лека, полегче! Не забывайся. Я все-таки женщина… — оборвала его я.

— Сравнила! — возмутился Лека. — Ты — женщина! А та писюшка была чистым недоразумением. Можешь себе представить, что я почувствовал, когда Марик предложил ее мне… Сперва просто так, а потом, когда напился, предложил поставить ее на хор. И еще долго хихикал, что это будет не хор, а трио или квартет…

В то время моей самой страшной тайной было то, что я девственник. Почему-то по этому поводу я переживал больше всего… Все мои друзья уже давно жили с девчонками. Или врали, что живут. Врал и я. И поэтому на предложение Марика я бодро кивнул, а под ложечкой у меня противно засосало от страха и омерзения.

Мы разговаривали с ним на кухне, а когда вернулись в комнату, то Люська в старой ковбойке Марика сидела у Ивана на коленях, и он учил ее пить «текилу». Это меня слегка успокоило. Я очень не любил, когда кто-нибудь из моих близких друзей, особенно Марик, на моих глазах зажимался с девчонкой… А этот коротышка пусть, решил я. В конце концов вечеринка устроена на его деньги…

Потом пошло-поехало, как по нотам. Иван начал и меня учить пить «текилу». Ты когда-нибудь пробовала?

— Нет. Даже не слышала.

— Это самогонка из кактусов. Гадость страшная. Пьют ее так: сыплют между большим и указательным пальцем соль. У нас старики обычно насыпают туда понюшку табака. Потом слизывают эту соль, тут же опрокидывают стопку «текилы» и закусывают долькой лимона.

— А зачем все это?

— Чтобы не чувствовать самогонного запаха и вкуса.

— Тогда зачем они ее пьют?

— Разве этих мексиканцев поймешь? А зачем они перец острейший едят целыми стручками? Я попробовал их соуса «чили», думал, что это томатный, типа нашего «Южного», и чуть рот себе не сжег. А Иван посмеивается и намазывает на хлеб как мармелад.

— Может, она очень дешевая? — предположила я.

— В том-то и дело, что жутко дорогая! Национальный напиток. Как у нас водка или армянский коньяк. Кстати, о коньяке…

Он разлил остатки из бутылки. Получилось каждому на донышке рюмки.

— У тебя ничего больше нет?

— Есть еще немножко «Шартреза», но меня от него тошнит.

— А ты не пей, детка, ты только чокайся, — засмеялся Лека. — Тащи «Шартрез», а сама допивай тогда коньяк. — И он перелил в мою рюмку свою порцию.

Я принесла ему «Шартрез» из буфета. Он обрадовался, как ребенок.

— Одним словом, тогда на даче я очень быстро наклюкался и даже не помню, как отрубился. Дело было в середине сентября, светало уже поздно. И вот ближе к утру я вижу дивный сон: будто лежу я в кровати голый, а Марик ласкает меня… Берет в рот. А во рту у него так горячо и нестерпимо сладко… Мне так хорошо, как никогда еще не было. И стыдно. В нашей компашке уже давно знали слово минет, но ребята отзывались о нем неуважительно, с оттенком брезгливости, и связывали его в основном с вокзальными проститутками, которых называли — сосками. Представить же, что кто-то из своих девчонок занимается этим делом, было для них совершенно невозможно. А уж про наоборот, чтобы они девчонкам делали нечто подобное, и говорить не приходится. Это было самое страшное оскорбление, если кого-то называли — лизами. Сама понимаешь, представить, что такое возможно между школьными товарищами, друзьями, просто не хватало воображения. Поэтому наравне с невероятным блаженством я в этом сне испытывал столь же острое чувство стыда.

Лека внимательно посмотрел на меня, очевидно, отыскивая на моем лице скрытую насмешку. Но ничего кроме внимательного сочувствия он в моих глазах не увидел.

— Сплю я, сплю и чувствую, что подкатывает невероятное блаженство, и каким-то образом начинаю понимать, что это не совсем сон. Я даже начинаю различать характерные чмокающие звуки, которые всегда сопутствуют этому делу. Я начинаю уговаривать себя, что это такой реалистический сон, но тут в него врывается далекий, но совершенно отчетливый звук первой электрички, и мне становится так страшно, что я боюсь открыть глаза. Я, конечно, понимаю, что никакой это не Марик, а эта прыщавая писюшка Люська. От одной этой мысли я чувствую, как все у меня ложится, а она в ответ на это еще энергичнее и нежнее начинает ласкать меня языком, время от времени погружая глубоко в глотку.

Одна рука ее крепко сжимала меня пальцами у основания, а другая осторожно и нежно ласкала мою промежность и все остальное… Это было так невероятно хорошо, что мне стало все равно, кто это делает со мной и зачем… Теперь я боялся только одного — спугнуть ее на полпути и поэтому лежал не шелохнувшись. Я решил во что бы то ни стало дождаться конца, а там уже разбираться, что к чему…

Он еще раз испытующе посмотрел на меня.

— Тебе не смущают эти подробности? Тебе не противно?

— Наоборот, я все так живо представляю… — слегка прокашлявшись, с дурацким смешком сказала я. — При других обстоятельствах я бы решила, что ты специально меня заводишь, чтобы потом соблазнить…