Мы здесь эмигранты. Парижское таро - Мануэла Гретковска

Житель Гуты, у которого попросили совета, говорит, что не может решать за нас. Гута, несмотря на кошмарную ночь, по-прежнему бастует, и забастовка университета в центре города имела бы смысл. Часть толпы хочет бастовать, часть не хочет. Те, кто захватил с собой еду и спальники, пытаются убедить реалистов остаться. Все как в кошмарном сне, то, что должно быть логично и реально, исчезает, только из громкоговорителей звучат призывы к спокойствию, благоразумию и выбору другой формы сопротивления. Кто-то надумал послать телеграмму Папе. Абсурд, но почти никто не смеется, сочиняя фразы, в которых сообщается о правонарушениях и нашем студенческом несогласии с таким положением вещей.

Вечером в студенческом городке объявлена забастовка. Достаточно странная мысль о забастовке в общежитии, но есть надежда, что через некоторое время мы переберемся в Collegium Novum. Мало кто готов что-то делать – расклеивать плакаты по городу, помогать семьям убитых жителей Гуты, раздавать листовки. Большинство остается в комнатах и зубрит к сессии или разбегается по домам из страха, что ZOMO войдет в студгородок. Мы сидим в «Акрополе»,[30]пытаемся делать транспаранты: полонист и историк сочиняют лозунги, я ищу людей, умеющих разборчиво писать, а студент-философ Лемке, по совместительству чернорабочий, карабкается по карнизам и подоконникам нашего многоэтажного общежития, прикрепляя уже готовые, намалеванные на простынях, транспаранты. Как выяснилось впоследствии, у философа Лемке в глаза был закапан атропин, и он пребывал в легком шоке (сотрясение мозга) после стычки с полицией.

Очень скоро у нас закончились краски. Ночь, магазины закрыты, а до утра надо увешать плакатами стены. Мы бегали по комнатам, просили нести в клуб плакатные перья, фломастеры, акварель, что угодно, все, чем можно писать. Через час я пошла посмотреть, принес ли вообще кто-то хоть что-нибудь. Обнаружилось несколько засохших красок и большая коробка, а в коробке… больше десятка тюбиков губной помады – красной, кирпичной, наполовину использованной, свежераспечатанной. Будь я мальчишкой, быть может, не оценила бы жест тех девушек из «Акрополя». Но больше десятка тюбиков губной помады, в восемьдесят восьмом году в Польше, где покупка настоящей хорошей помады фирмы «Celia» или «Pollena», благодаря которой губы хоть немного напоминали губы моделей из «Vogue», a не грим леди Макбет в последнем акте, была предприятием, требующим удачи, времени и прежде всего немалых расходов по сравнению со стипендией! Губная помада была не новая, а значит – любимая, тщательно подобранная, добытая после долгого стояния в очереди перед парфюмерным магазином.

Я оставила коробку себе, и это единственная вещь «из прошлого», которая хранится в моем родном доме в Польше. Я никогда не могла накопить вещей. Постоянно переезжая, оставляла кастрюли, рисунки, картины, книги. За несколько лет я раз двадцать меняла квартиры и комнаты, и всегда самой большой проблемой были книги, поэтому я отказалась от личной библиотеки. Если опрометчиво покупала какую-нибудь книгу, при очередном переезде отдавала ее, чтобы тучнели полки и шкафы моих знакомых. Во Франции я осознанно не покупаю книжек. Несмотря на искушение красочных обложек, небольших форматов, я предпочитаю ходить в библиотеки, а не в книжные магазины.

Моему дому всегда было пять минут – ровно столько, сколько требуется на то, чтобы собрать большой рюкзак. Коробку с разноцветной помадой я сохранила специально, «на память»: это было нечто настолько поразительное, что могло бы служить комментарием к тому времени – времени небытия, как сказал бы какой-нибудь крепкий поэт.

В библиотеке центра «Севр» можно сидеть часами. Читальный зал заставлен шкафами с полными собраниями отцов Церкви, в глубине – две огромные пыльные полки эзотерических книг. На первом этаже продают чай, кофе, шоколад. Полный комфорт, ненавязчиво располагающий к работе.

Сегодня я снова потянулась за сочинениями святого Иеронима и наткнулась на фразу: «Пусть никто не путает ту женщину, которая возлила миро на голову Христу, с той, что омыла Ему ноги» и далее: «Вторая омыла Ему ноги слезами и отерла волосами своими – ее прямо называют блудницей. Что касается первой, Евангелие не говорит о ней ничего подобного. Блудница не могла бы коснуться головы Господа». Несмотря на то что в Евангелии от Иоанна 11, 2 сказано однозначно: «Мария же, которой брат Лазарь был болен, была та, которая помазала Господа миром и отерла ноги Его волосами своими». Ориген пишет то же самое, что и святой Иероним, добавляя еще, что грешница должна была омыть Иисусу ноги, а святая – голову. Дом Симона прокаженного, где имела место сцена отирания миром ног Иисуса, был заполнен, согласно Оригену, отвратительным запахом, который должен был символизировать царство зла в мире. «Я полагаю, – пишет Ориген, – что прокаженный является персонажем демоническим, это князь мира сего».

Симон, блудница, святая. А разве Елена, обожествленная Идея, не была блудницей, пока Симон Волхв не нашел ее в публичном доме и не признал в ней воплощение Вечной Женственности? Очевидно, Ориген, когда писал о Симоне, принимавшем в своем доме Иисуса, и кающейся блуднице, не имел в виду Симона Волхва. Но, может быть, столь категоричное разделение образа святой и грешницы в сочинениях Оригена и святого Иеронима было каким-то образом связано с ересью симониан, может, это было защитой от нее. О Симоне Волхве и Елене надо будет что-нибудь поискать в книгах Кульмана и Киспеля.

Киспель: Елена в гностицизме симониан (II в. н. э.) считалась творческой мыслью, женским аспектом Бога. Ее изображают с факелом в руке – как ту, которая указала свет демонам хаоса.

А вот то, что меня очень заинтересовало: Елена, чтобы доказать свою божественность, явилась своим последователям одновременно в нескольких окнах башни. Киспель использует этот факт, чтобы выяснить, откуда взялась «дурная слава» Елены: в эпоху античности башня (по-гречески purgos) служила жилищем (tegos). Если симониане говорили, что Елена стояла на башне (epi purgou), это могло быть с таким же успехом понято как то, что она стояла на крыше дома, что по-гречески означало также занятие проституцией.

Выяснилось пока что немного, но несомненные совпадения удивительны. Башня (по-еврейски МиГДоЛ) могла ассоциироваться в греческом языке – а это язык, на котором написано Евангелие, – с проституцией.

Киспель пишет, что Елена символизировала душу, которая опустилась в мир тьмы, потому что ею руководила похоть. Блудница, похоть, прелюбодеяние – все это складывается в аллегорически-символическую логическую последовательность. Причина падения Софии гностиков, как и Елены (гностицизм симониан берет свое начало из дохристианских времен), – тоже «похоть». Падшая душа (метафизически), падшая женщина (нравственно) – занятная аналогия. Возможно, она объясняет популярность Марии Магдалины в некоторых гностических кругах: Мария Магдалина, будучи блудницей, или падшей женщиной, представляла собой эквивалент Софии, заключенной в мире тьмы. Так же как и Софию, Марию Магдалину спасает Христос, освобождая ее от греха. Падшую Софию преследуют семь архонтов, подобно тому, как Марию Магдалину – семь нечистых духов.