Франкенштейн в Багдаде - Ахмед Саадави

Что, если этот аккуратно одетый и гладко выбритый старик узнает, что перед ним стоит преступник, копавшийся в человеческих останках? Да он просто проводит его по коридору до порога и выставит за дверь.

Хади будет пересказывать эту историю во всех подробностях не один раз. И не упустит ни малейшей детали, делающей ее еще более жуткой. Опишет он и этот самый тревожный в своей жизни день. А слушатели подумают, что это, пожалуй, самая удачная за все время выдумка Хади-враля.

Он сидел в кафе, и ему не надоедало каждый раз возобновлять свой рассказ с того места, где он прервал его накануне. Рассказчик погружался в хитросплетения своей волнующей истории и, доставляя удовольствие другим, сам начинал верить в то, что весь сюжет от начала до конца – это плод его необузданной фантазии и ничего такого на самом деле и в помине не было.

5

Илишу сделала курт, затем смешала очищенную полбу с булгуром, добавив нут и приправы, и скатала мясные шарики. Для традиционных блюд, которые она так виртуозно готовила, было мало поводов. Ну не коту же их скармливать! Однако в этот раз все было по-другому. Сегодня в ее доме самый дорогой гость, и она должна соблюсти все традиции. Наконец ее молитвы дошли до Господа Бога и она получила обещанное. Старушка возблагодарила судьбу и прошептала:

– Благодать-то какая! Господь наш, Иисус Христос, возлюбивший нас до того, как мы возлюбили Его!

Прожив в квартале аль-Батавин столько лет, Илишу впитала все привычки его обитателей. Она верила, что свершившееся – ее уговор с Богом, несмотря на то что отец Иосия не раз учил ее ложности этого убеждения:

– Мы не ставим условия Богу, как мусульмане… Ты – мне, я – тебе, если дашь то, я тебе сделаю это…

Она, конечно, кивала священнику, но все равно не видела никакого греха в том, чтобы заключить со Всевышним сделку, как это делает Умм Салим аль-Бейда и другие соседки. Бога она понимала не так, как отец Иосия. Бог, он не где-то высоко и далеко, властвующий и суровый. Он здесь, это добрый старый товарищ, от дружбы с которым никуда не денешься.

Гость Илишу не притронулся к блюдам, которые она перед ним расставила. Сама она проглотила кусочек, остальное бросила коту, облизавшему все тарелки, и сделала вид, что не заметила, что сын, или его призрак, даже не испачкал руки маслом. Может быть, он не голоден? Нет, она не будет задавать вопросов, чтобы не сбежал.

Все оставшееся время до поздней ночи она без умолку болтала перед своим притихшим гостем, как будто обращалась к самой с себе, коту или изображению святого на стене гостиной. Ни о чем важном она с ним заговорить не решалась. Прервалась она, только когда постучал доставщик газа, чтобы заменить ей пустой баллон на полный, который сам донес и помог старушке установить. На низкой высоте пронеслись американские самолеты. Дом от их вибрации сотрясся, а в открытое окно налетели пух и перья голубей соседского мальчишки Абдель Раззака. Никто из знакомых – ни Умм Салим, ни даже красавица армянка Диана, которую мать Вероника Муниб Умм Андро выпихивала всегда из дома к Илишу разузнать, не нуждается ли та в чем, – не навестил ее в тот день.

Она продолжила говорить перед призраком сына, который наконец обрел человеческий вид. Один за другим она открывала ему тайники своей души, словно исповедовалась, пока не задремала на кушетке напротив дивана, где сидел этот странный, словно набравший в рот воды человек. А когда очнулась, застала его наблюдающим за уходящим в окне светом.

Илишу вспомнила, как она рассорилась с мужем, когда тот согласился принять пустой гроб. Тидарос, мелкий чиновник в транспортном управлении города, в сопровождении родственников, друзей и коллег привез на столичное кладбище Церкви Востока гроб с одеждой и щепками сломанной гитары Даниэля, установил надпись на ассирийском и арабском «Оох курах Даних» (Здесь покоится Даниэль) и вернулся домой.

Она не пошла с ним, потому что сердце подсказывало ей – сын жив. Просто невозможно, немыслимо, чтобы он умер вот так. Она ни за что не признает его смерть, не будет туда ходить и ухаживать за этой могилой. Однако на место погребения сына ей пришлось однажды взглянуть – когда в землю рядом опустили Тидароса. Все внутри сжалось, как только она прочитала имя Даниэля на известковой табличке на соседнем бугорке. Но все равно она не поверила, даже по прошествии стольких лет.

В то время одну из комнат на втором этаже ее дома занимала семья Ниноса Малико. Матильда была замужем за младшим брата Ниноса, и они волею судеб в какой-то момент стали ближайшими родственниками Умм Даниэль после всех пережитых ею потерь и отъезда обеих дочек за границу. Новые члены семьи Илишу разделяли ее веру в возвращение Даниэля. Людей в то время пропадало без вести очень много, и некоторые из них позже все же объявлялись. О таких случаях можно было слышать до сих пор. У самого Ниноса один из братьев вернулся живым после многолетнего иранского плена, но со сломанной психикой и обращенным в ислам шиитского толка. Молодому человеку понадобилось несколько лет, чтобы прийти обратно к своей вере. Хотя кто знает, не притворился ли он, что перестал быть шиитом, чтобы пресечь все пересуды, преследующие семью после его освобождения.

Пленники воссоединялись с родными и в девяностых, после второй войны в Заливе. А с введением санкций против Ирака мужья Хильды и Матильды окончательно решились на эмиграцию. Дочери не желали уезжать без матери, но та категорически отказывалась бросать дом, оставаясь твердой как скала. Препирательства продолжались целый год, здесь жить становилось все тяжелее, но старушку было не побороть. В конце концов она заставила дочерей поверить, что приедет к ним, как только они обустроятся на новом месте и когда она убедится, что Даниэль не отыщется. Но надежду на это она не теряла.

Семья Ниноса была для нее напоминанием о ее девочках, пока однажды его жена не обвинила Илишу в том, что та ведьма, сглазила обоих ее детей и именно она виновата в том, что их шестилетний сын до сих пор не говорит. Женщина стала побаиваться старушки, ее трясло от страха, когда она заходила к ней в комнату и заставала Илишу разговаривающей с иконами или котами, которые со всей округи сбегались тогда в ее дом и ощетинивались на каждого, кто к ним приближался, чтобы прогнать прочь. Она сказала мужу, что ясно слышала, как один из хвостатых отвечал Илишу. «Они заколдованы! Старуха заточила человеческие души под кошачьи шкуры!» – в истерике визжала она.

Нинос, конечно, не принял всерьез все эти сказки, но не стал перечить доведенной до нервного срыва жене и согласился на переезд. У него были и другие причины, чтобы с вторжением американцев в Багдад направиться в Эрбиль. Дочерей Илишу он в известность не поставил, а сама хозяйка не возражала против его отъезда, сделав вид, что ее это не касается. Скорее всего она была даже рада. То, что мать осталась одна в огромном пустом доме в центре неспокойного города, для дочерей стало настолько неожиданной новостью, что все их черные мысли и страхи разом выпрыгнули наружу, как черт из табакерки.

Тогда они созванивались с матерью каждое воскресенье по спутниковому телефону, установленному в церкви Святого Одишо. И если Умм Даниэль по какой-то причине не являлась, то их спешил успокоить отец Иосия. Сеанс связи длился, как правило, не больше минуты, поскольку священник заботился о том, чтобы все желающие прихожане, которых было немало, успели по нему поговорить. Через полминуты после начала разговора с любой из дочерей у нее разгорался спор, который достигал высшей точки кипения именно на шестидесятой секунде, когда связь обрывалась либо отец Иосия сам вытаскивал телефон из рук Илишу. Дочери якобы хотели прилететь в Багдад и увезти мать силой. Но это были просто слова, никогда не доходившие до конкретных дел. Вероятно, потому, что не так уж велико было их желание забрать мать к себе. Прерванный на полуслове разговор старушка продолжала вести сама с собой или хватала за руку какую-нибудь женщину в церкви и принималась горячо ей доказывать, что не может бросить родной дом и отправиться неизвестно куда. Отец Иосия поддерживал ее, так как считал, что оставаться здесь – религиозный долг каждого, иначе страна опустеет. Да и когда раньше ассирийцам жилось лучше? Но они терпели и продолжали здесь жить. Думать только о себе неправильно. Так говорил им отец Иосия в своих проповедях.