Большое Сердце - Жан-Кристоф Руфен

Бежать от этого помешательства! Не разделять больше участь страны, охваченной подобным бредом. Рыцарство вышло за рамки некогда предписанного и пахарям, и служителям христианской церкви благоразумия. Отныне сила перестала умеряться законом и разумом.

Я был достаточно осведомлен, чтобы наметить выход. Я знал, какими путями смогу достичь Востока, о котором грезил с давних пор. Быть может, это было единственным благим следствием тех первых лет, когда я заслушивался бесчисленными рассказами путников. Хотя в те мирные времена я не видел для себя иной участи, кроме как следовать завету «где родился, там и пригодился», все же душа моя продолжала тянуться к неведомому. Леопард, некогда виденный мною, не слился ни с образом Леодепара, ни с золотом, которое переплавлял Раван. Леопард продолжал указывать мне на Аравию. И теперь ничто не могло удержать меня от того, чтобы отправиться туда.

* * *

После испытания, которым стала моя тюрьма, Масэ предстояло пережить мой отъезд. Я долго размышлял над этим. Для меня было очевидно, что отъезд не терпит отлагательств, и я был исполнен решимости преодолеть любые препятствия. Однако сложнее всего оказалось справиться с молчаливым сопротивлением жены и детей. Масэ, сознавая, что я покидаю ее ради путешествия, из которого могу не вернуться, ни на миг не выказывала своего недовольства или огорчения. Одним из основных качеств этой женщины было то, что она дорожила не только любовью, но и тем, к кому была обращена эта любовь. Масэ любила меня счастливым. Она любила меня свободным. Она любила живого человека, которого переполняют планы и желания. Я с давних пор рассказывал ей о Востоке. Говорил о нем вечерами, весной, когда мы прогуливались в роще, говорил на берегу пруда. Я твердил о нем темными слякотными зимами, когда в студеном воздухе разливался скорбный звон большого соборного колокола. Рассказывал о мечте, окрасившей все мое детство, о мечте, которая навеки пребудет лишь в моем воображении. Быть может, мне удалось заразить ее своей страстью. Как я уже говорил, это была молчаливая, заботившаяся о других женщина, ей была присуща сдержанность, отстраненность, ее обращенный вдаль взгляд говорил о том, что ее обуревают самые разные мысли и образы, но она не дает им ходу.

Когда после освобождения я объявил, что через месяц уеду на Восток, она погладила меня по лицу и заглянула в глаза; по ее лицу блуждала улыбка, которую никак нельзя было назвать печальной. В какой-то миг я подумал, уж не хочет ли она отправиться со мной. Но дети нуждались в ней, а она была не из тех, кто хочет во что бы то ни стало, чтобы детские мечты развеялись, соприкоснувшись с реальностью. Конечно, она завидовала мне и понимала, что будет тосковать в мое отсутствие. В глубине души я все же был уверен, что она рада за меня. Приготовления к моему отъезду велись нами втайне. Не следовало тревожить детей и волновать родных. Чтобы не омрачать будущее, Масэ умоляла меня успокоить наших компаньонов.

Мы спорили между собой о том, кто будет сопровождать меня в путешествии. Масэ настаивала на вооруженной охране. Я, основываясь на собранных мною сведениях, все же решил, что если отправиться в путь из Пюи-ан-Велэ, а затем двинуться по долине Роны до Нарбонны, то мне нечего опасаться. Правда, шайки разбойников порой встречались и там. Но в таком случае вооруженная охрана скорее привлекла бы их внимание, и нападения вряд ли удалось бы избежать. А вот скромный торговец, едущий навестить родню, покажется бандитам куда менее привлекательной добычей. Так что я двинулся в путь в сопровождении одного-единственного слуги. Я ехал верхом на сельском битюге – вряд ли такой конь стал бы приманкой грабителей. Готье, служивший в нашем доме, трусил следом за мной на муле.

Мы выехали сразу после Пасхи, на рассвете. Праздник Воскресения Господня наполнил сердца светлыми упованиями. Лично мое сердце никогда не было открыто религии, но в общем веселье я видел благое предзнаменование. Воскресение Христа знаменовало приход весны. Дни, ставшие длиннее, чистые яркие краски, движение растительных соков, казалось, могли бы удержать меня дома. Но все это, наоборот, побудило меня отправиться в дорогу. Дети в конце концов поняли меня, но они были еще слишком малы, чтобы осознать, как надолго я уезжаю. Ночью накануне отъезда мы с Масэ долго прощались. Я обещал вести себя благоразумно, клялся в любви, она отвечала такими же клятвами.

В полдень мы с Готье остановились перекусить на обочине дороги, которая вела прямо на юг. До сих пор мы ехали не оборачиваясь. Когда мы посмотрели назад, то обнаружили, что город уже скрылся из виду за волнистыми полями, где взошла пшеница. Вдалеке виднелись лишь башни собора. За всю поездку это был единственный раз, когда я дал волю чувствам и прослезился.

Мы благополучно миновали живописные горы Оверни. Этот край не так пострадал, как север, где хозяйничали англичане, хотя и здесь попадались вооруженные банды, дочиста разорявшие страну. По счастью, мы на них ни разу не наткнулись, но на фермах, где останавливались, мы наслушались страшных рассказов о них. Эти шайки нередко возглавляли феодалы, мечом защищавшие принцев крови. Они нанимались к тому, кто больше заплатит, гарантируя свою преданность на соответствующих условиях. Эти рыцари, лишенные понятия чести, с помощью наемников разбивали лагеря, куда свозили награбленное. Некоторые из таких опорных пунктов превращались в настоящие крепости, где вокруг главарей, предававшихся всевозможным излишествам, нимало не опасаясь наказания, собирался целый двор.

Для меня это было еще одним доказательством безумия этого мира, в то же время мне было бы интересно как бы невзначай собственными глазами понаблюдать за такими сбившимися с пути истинного сеньорами. Мне кажется, эти рыцари-разбойники стремились нарушить установленный порядок, обмануть судьбу, что в некоторой степени было близко и моим собственным честолюбивым планам. Однако мы с Готье добрались до Роны, так и не повстречав их.

Наш Бурж стоит у слияния двух речек, так что мне никогда не доводилось видеть большой реки. Достигнув Роны, следуя по пути Регордан[9], я не мог наглядеться на этот мощный поток. Мне кажется, он и помог мне представить море.

Весна выдалась ранняя, солнце уже припекало. В садах цвели фруктовые деревья. Скоро мы увидели растения редкие или вовсе не встречающиеся в наших суровых краях: кипарисы, стоящие средь лугов, как зеленые колоколенки, оливковые и лавровые деревья, имевшие непривычный бледно-зеленый оттенок, заросли бамбука, достигающего больших размеров… Все было не таким, как в Берри. Леса выглядели более светлыми; насекомые в лугах звучали громче, чем птицы; на песчаных равнинах не встречались ни папоротники, ни вереск, попадались только кочки, поросшие сухой душистой травой. Встреченные нами люди говорили на окситанском языке, сильно отличающемся от нашего, и мы с трудом их понимали. Как и повсюду, война посеяла недоверие и страх. И все же люди улыбались, сохраняя природное добродушие.