Этюды для левой руки - Марианна Гончарова

– А чего их ловить, сомов-то, ну? Можно ж и не ловить, – хитро посмотрел Таранда. – Можно просто из Прута достать. Руками. Они, правда, тяжелые, но можно. Ну.

– Это как? – взбодрился Чепухня.

* * *

В сумерках Чепухня и Таранда взяли на складе две тротиловые шашки, привязали к ним длинные палки. Таранда объяснил: чтобы мах был – сомы ведь на другой стороне Прута, во-вторых, чтобы на поверхности держались – сомы ведь на отмелях пасутся.

Подожгли, швырнули через реку, рвануло, делов-то. Сели в лодку, собрали повсплывавшую рыбу, загрузили в багажник и довольные – в отряд. За летним отпуском.

* * *

– Разрешите доложить! – Чепухня и Таранда внесли в кабинет увесистые мешки с уловом.

– Ну, Чепухня, ну не ожидал! Ну молодцы. – Уткин радостно потирал руки. Готовьте маски и ласты на летние отпуска! Полковник Уткин вам не абы кто. Сказал – сделал.

И когда Чепухня и Таранда, попрощавшись, уже уходили из кабинета, Уткин, заглядывая в пакет, вдруг поинтересовался:

– А вы их как? На удочку, на спиннинг? Че-то вид у них… Помятый больно… Как с поля боя…

– Та, чепухня… Сетями… – нехотя, почесав затылок, ответил Чепухня.

– Ну! – подтвердил Таранда. – Сетями, ну…

– А-а-а, ну-ну… – ответил Уткин и как-то нехорошо задумался.

* * *

Когда «УАЗ» уже подъезжал к заставе, когда Чепухня уже сочинял героическую историю для жены Тоси, как он летний отпуск добывал, чтоб поняла, с каким человеком она рядом живет, пока они оба расслабленно хохотали: «А он, мол, че-то у них вид такой помятый. А ты – сетями, ну! А он, мол, как с поля боя… А ты – та сетями же, ну товарищ полковник, ну!» – и планировали выпить перед сном по чуть-чуть, вдруг на дороге, освещенной фарами их машины, замаячил ответственный по заставе. Он бежал по шоссе навстречу, размахивал руками и орал навзрыд:

– Назад! В отряд! Уткин! Назад! Приказ! В отряд! Срочно! Война-а-а!!!

Скрипя и визжа тормозами, «УАЗ» развернулся и на страшной скорости помчался обратно в город.

* * *

Полковника Уткина было не узнать. В распахнутом кителе, без галстука, рубашка расстегнута до живота, весь взмокший, как будто неприятели его уже захватили в плен и немного подопрашивали. Уткин стоял над своим столом в странной позе, покачиваясь, опершись кулаками о столешницу, водил челюстями, смотрел из-под взмокшего чуба по-звериному налитыми кровью глазами и бормотал себе под нос:

– Ур… ур… ур-роды… сетями они… ур… ур… ур-р-роды… сетями… Из Бухареста – в Москву уже… Зво… зво… нили… Ур-р-роды… се… се… тями они ловили… из… из… из Москвы – в Киев… из Киева – сюда, в Черновцы… Ур-р-роды… Диверсия на границе!!! – взревел наконец Уткин. – Стратегически важный объект!!! Сетями?! Взорвали! Водокачку румынскую взорвали! И кто?! Начальник и замначальника пограничной заставы!!! Ур… Ур-р-р-роды!!!

Чепухня и Таранда переглянулись и тут же смекнули: вторая шашка, которая за счет деревянной палки держалась на поверхности, в темноте тихо ушла вниз по течению, и румынская мощная водокачка легко всосала ее вместе с прутовой водой, где шашка и взорвалась.

– Отпуск летом?! Я те покажу отпуск! Уран добывать поедете! На каменоломнях булыжники таскать!!! Расстреляю! Сам лично!!! За баней!!! Ле-е-том… О-о-отпуск… Шагом марш в приемную! Пишите объяснительную, ур-р-роды! И пишите фамилии! Пишите фамилии виновных! Так и пишите: ответственность за теракт взяла на себя вражеская группировка погранзаставы номер N! Ур-р-роды… – Полковник Уткин распахнул окно в кабинете, тяжело вздохнул, как всхлипнул, и кинул в зубы сотую за вечер сигарету.

Над объяснительной потом потешался весь погранотряд. Чепухне и Таранде нельзя было отказать в изобретательности. В ней было написано:

«Ответственность за взрыв стратегически важного объекта государства Румыния, а конкретно – водокачки, лежит на Гитлере и Чаушеску. Потому что гитлеровские войска при пособничестве румынских фашистов оставили при отступлении на наших землях много необезвреженных снарядов, а Чаушеску, как руководитель страны, виновен, потому что водокачку на румынском берегу Прута установили слишком высокой мощности – она не то что снаряд, полреки могла всосать».

«А мы удивлялись, почему летом русло пересыхало. А это виновата была румынская водокачка», – склочно дописал Чепухня под диктовку Таранды.

* * *

Чепухню и Таранду уволили.

Так что к морю они оба все же поехали тем летом. С семьями…

У нас работал столяр. Или плотник. Всегда путаю. Это как моя мама путала. У нее был ученик Леша Столяр, а она его называла Леша Плотник. Или наоборот. Может, он как раз был Плотник и обижался на Столяра. Но он очень любил мою маму – она его научила английскому языку, он совершил преступление, и его посадили. Но он, как знающий английский язык, работал не на общих работах, а в прачечной, в тепле и чистоте. Заодно делал контрольные по всем предметам замначальнику зоны, вечному заочнику. Вот оно как: образование – большая сила. Учите языки!

Так что какая разница, как на самом деле его звали – Плотник или Столяр. Отзывался, кстати, он и на Плотника, и на Столяра.

Это как моя собака Чак. Он отзывается на все, лишь бы это был родной голос его хозяйки: и на «рыжее мурло», и на «дружочек мой родной», и на «волчара поганый». На «идите ужинать!» он бежит бегом, приговаривая: «Мама-мама-мама-мама-мама». Да, мой Чак говорящий. Он говорит около десяти слов, и все эти слова – «мама». А уж если торжественно объявить: «Сэр Чак Гордон Барнс Эсквайр», мой старенький песик, почти слепой и с больными лапами, вдруг надувается, становится раза в три толще и раза в два выше, грудью распахивает дверь туда, откуда его звали, и входит гордо и величаво, как бифитер на ежевечерней церемонии закрытия входа в лондонский Тауэр.

Ну, вернемся к плотникам. Или столярам?

Работал у нас один… мастер. Звали его Рома Адажиу. Такая румынская фамилия. Я еще подумала, вот какая музыкальная фамилия, одну букву поменять – Адажио получается.

Он делал нам лестницу. Золотые руки. Говорит, мол, я вам лестницу – за неделю и пять дней, хотите? А если постараться, так уже и за неделю и четыре дня, хотите?

Прекрасный мастер, руки золотые. Но пел. Он пел. Неделю пел. Неделю и два дня пел. Пролет делал – пел. Площадку между пролетами – пел. Столбики для перил – пел. Перила – пел.

Кто музыку не любит? Я музыку не люблю?

А при чем тут музыка вообще? Может, кто меня не понял, так он, этот то ли столяр, то ли плотник Адажио, был одарен невероятной способностью – у него было абсолютное, слышите, абсолютное отсутствие слуха. И громкий, просто оглушительный голос.

А вы знаете, как любят петь люди, лишенные слуха? Они поют с удовольствием! С наслаждением поют! С упоением и восторгом они поют!!!