Золотая империя - Шеннон Чакраборти

– Женщина спит рядом с тобой и держит тебя за руку, – предостерегла она срывающимся голосом. – Тебе нужно проснуться и немедленно пресечь подобное безобразие.

Ответа не последовало. Нари его и не ожидала и все же почувствовала, что балансирует на грани отчаяния.

– Не умирай с неоплаченным долгом, аль-Кахтани. Клянусь, я разыщу тебя в раю, и тебя выгонят оттуда взашей за то, что связался с недостойной воровкой. – Она стиснула его руку. – Прошу тебя.

Извилистый туннель, ведущий к дворцовым подземельям, был мрачен, как и его конечная точка – узкий коридор, уходящий глубоко в городские скалы, который освещался лишь редкими факелами и провонял плесенью и застарелой кровью. Древние дивастийские орнаменты на стенах сообщали о том, что туннель был проложен еще во времена Совета Нахид, но Дара никогда не бывал здесь.

Но слышал он, конечно, всякое. Все слышали – в том-то и был смысл. Слухи о трупах, оставленных перегнивать в тошнотворный ковер из костей и разлагающихся кишок, недобро встречали новых заключенных, которые внезапно решали сделать выбор в пользу чистосердечного признания во всех преступлениях. О пытках рассказывали еще больше ужасов: галлюцинации о гибели близких, насланные мастерами иллюзий, и яды, плавящие плоть. Темнота, почти полное отсутствие воздуха и тесные камеры смерти, где оставалось лишь медленно сходить с ума.

Если бы Зейди аль-Кахтани преуспел в своих попытках пленить его, Дара не сомневался, что эта участь ожидала бы и его. Что лучше укрепит твои позиции, как не последний Афшин, мятежный Бич, брошенный гнить в темнице и сходить с ума под узурпированным троном в виде шеду? Мысли о таком наказании не выходили у Дары из головы и тогда, когда он сопровождал Нари в Дэвабад и потребовалось все его мужество и бравада, чтобы смотреть Гасану аль-Кахтани в глаза и не представлять, как его тащат туда, где он проведет остаток вечности в темной каменной клетке.

Однако он даже не предполагал, что высокомерному эмиру при Гасане, наследовавшему все его богатства и привилегии, суждено оказаться здесь вместо него.

Они с Манижей повернули за угол, и Дара шагнул к ней ближе.

– Ты хорошо знала Мунтадира, когда жила в Дэвабаде?

Манижа покачала головой:

– Он едва вышел из отроческого возраста, когда я уехала, а в гареме дети джиннов считали меня ведьмой, способной ломать кости одним только взглядом.

– Ты и способна.

– Вот и ответ на твой вопрос, не так ли? Нет, Мунтадира я почти не знала. Мать дорожила им и старалась держать его от меня подальше. Он был юн, когда ее не стало, но Гасан сразу велел переселить его из гарема в эмирские покои. И, если верить всему, что я слышала, свое резкое и публичное взросление он пережил, вливая в себя все, что можно, и прыгая из одной придворной койки в другую.

Ее ответ сочился презрением, но Дара не спешил недооценивать сына, воспитанного Гасаном для правления разобщенным городом.

– Он отнюдь не глуп, бану Нахида, – предупредил он. – Безрассуден и не воздержан в пьянстве, но точно не глуп, особенно когда речь заходит о политике.

– Охотно верю. И даже рассчитываю на это, потому что отказаться говорить с нами было бы очень глупо с его стороны.

Дара прекрасно понимал, на что она намекает.

– Они помогают хуже, чем ты думаешь, – предупредил он. Когда Манижа метнула в него вопросительный взгляд, Дара сказал прямо: – Пытки. Причини джинну достаточно сильную боль, и он скажет все, что угодно, даже ложь, лишь бы ее прекратить.

– А у тебя, полагаю, достаточно опыта, чтобы вынести такое суждение, – проговорила Манижа с сожалением на лице. – Но, возможно, я знаю другой способ достучаться до него.

– Например?

– Правда. Надеюсь, такое резкое отклонение от курса, которого обычно придерживались наши семьи в общении друг с другом, застанет его врасплох и заставит выдать чистую правду в ответ.

Гуштап, один из уцелевших солдат Дары, сторожил массивную железную дверь, настенный факел отбрасывал яркий свет на его измученное лицо. Заметив их, он вытянулся по стойке «смирно» и нервно поклонился:

– Бану Нахида.

– Да будет гореть твой огонь вечно, – поприветствовала его Манижа. – Как он?

– Пока тихо, но пришлось приковать его цепью к стене – он бился головой о дверь.

– Мунтадир думает, что я вернулся из ада, чтобы отомстить его семье, – объяснил Дара в ответ на удивление Манижи. – Убиться самому до моего возвращения, пока я не убил его более болезненным способом, кажется ему разумным планом.

Манижа вздохнула:

– Хорошее начало. – Она положила руку на плечо Гуштапу: – Сходи, завари себе чаю и пришли кого-нибудь себе на замену. Нельзя подолгу дежурить в этом склепе.

Лицо юноши засветилось от облегчения:

– Спасибо, бану Нахида.

Дара толкнул дверь, и та громко заскрежетала, царапая тяжелым деревом пол. И хотя он доверял своим солдатам, Дара непроизвольно потянулся к кинжалу, прежде чем войти в черную камеру. Воспоминания об убитых Гезири были слишком свежи в его памяти, а Дара прекрасно понимал, как бы сам отреагировал, оказавшись лицом к лицу с теми, кто поступил так с его народом.

Сначала он почувствовал запах: кровь, гниение и испражнения, настолько зловонные, что ему пришлось зажать нос, борясь с тошнотой. Затрещала магия, и Дара наколдовал в воздухе три огненных шара, которые залили камеру золотистым светом. Их пламя обнажило то, чего боялся все эти годы Дара, хотя бесславный «ковер» изрядно поистрепался за годы, оставив от себя лишь почерневшие кости и лохмотья.

Мунтадир нашелся у противоположной стены, по рукам и ногам скованный железными кандалами. Вчерашний франт, эмир Дэвабада все еще был одет в одежду с прошлой ночи, безнадежно испорченную: окровавленные штаны и дишдашу, изорвавшуюся настолько, что та висела у него на шее, как шарф. Поперек живота тянулся неглубокий порез – рана, несомненно, серьезная, но мало напоминающая то, как она выглядела до исчезновения магии, когда смертоносный яд зульфикара неумолимо бежал по телу зловещими черно-зелеными дорожками.

Мунтадир дернулся от внезапного света и часто заморгал. Едва он встретился взглядом с Дарой, его лицо исказилось ненавистью.

И тогда он заметил Манижу.

Мунтадир разинул рот, из горла вырвался сдавленный хрип. А потом рассмеялся истерическим, злым смехом.

– Ну, разумеется, – сказал он. – Разумеется, это твоих рук дело. Кто бы еще был способен на такое?

– Здравствуй, эмир, – поздоровалась Манижа почти учтиво.

Мунтадир передернулся, словно сам звук ее голоса был ему отвратителен.

– Я видел, как тебя сожгли на погребальном костре, – он метнул на Дару свирепый взгляд. – Видел, как ты обратился в прах. Что за дьявольскую сделку вы заключили, чтобы вернуться и устроить такое кровопролитие среди моего народа?