Рассказчица - Кэтрин Уильямс

меня закипает кровь. Сжимаю кулаки – так сильно, что на ладонях остаются следы от ногтей.

– Тебе-то откуда знать? – бросаю ехидно. – Ты ведь не видишь.

– Хм. Интересно почему.

Я изо всех сил пытаюсь не плакать, но нос предательски захлюпал. Кэти скрещивает руки на груди и сердится. Зачем она все усложняет? я делаю глубокий вдох. Кэти обижена, что я не иду с ней на вечеринку, что я забыла, кто такой Калеб, и что я – очевидно – проморгала весь мюзикл.

– Слушай, – говорю я, пытаясь загладить вину, – давай завтра куда-нибудь сходим?

Она все еще злится, но мышцы ее лица расслабляются, руки тоже. Она ощипывает одну из неоново-синих маргариток.

– Может, вечером. Вы с Тайлером могли бы прийти…

– Да! – восклицаю я и тут же осекаюсь. – Стой. Черт. Брат Джоша завтра работает. – Он официант в «Чилис» на Девятой улице; подает пиво парням, а Лайле – ярко-розовые коктейли.

Взгляд Кэти мог бы остановить пулю на лету.

– Издеваешься?

– Я обещала Райану…

– Хватит, – отрезает Кэти.

– Может, пораньше, днем? Ой! – радостно восклицаю я, вспоминая о встрече с Эваном. – Угадай, куда я…

Она поднимает ладонь у меня перед лицом.

– Хватит, Джесс. Или кто бы ты ни была. – Она проводит передо мной рукой, будто я какой-то мираж. – Потому что я не помню, чтобы заводила дружбу с человеком, который предпочитает продинамить лучшую подругу ради «свидания мечты» с «Маргаритами» от брата Джоша.

Неприязнь исходит от нее волнами.

– Как я могу тебя продинамить, если мы даже не договаривались о встрече? – возражаю я, но Кэти уже идет к амфитеатру, откуда доносятся обрывки разговора световиков. – Кэти! – умоляю я.

Маргаритки в целлофане валяются у меня под ногами.

Будто по чьей-то команде, мальчик, до этого взбиравшийся по лесенке, пробегает мимо меня и высовывает язык. Вдруг он громко ахает, я оборачиваюсь взглянуть почему. Кэти показывает мне средний палец.

8

19 августа, 2007

– Начнем с первого, что я прочел.

В этот раз никакой пустой болтовни. Мы снова в «Брюбейкерс»; после того как я клянусь, что не знаю, кто такие Амит и Рассел, и что это не розыгрыш, Эван приступает к делу. Он кладет красно-синий дневник на стол между нами. Сам усаживается на край стула и начинает тихо говорить, поэтому мне приходится наклониться, чтобы расслышать. Он пахнет мылом от «Айвори».

– Как мы и подозревали, это дневники. – Эван разворачивает дневник так, чтобы я могла прочитать, и открывает первую страницу. – Этот – 1913 года, – указывает он на цифры вверху страницы. – Они подписаны в основном просто буквой «А». – Его палец опускается в низ страницы и тычет в одну из немногих букв, которые я узнаю.

– Да, – раздраженно отвечаю я. – Это я поняла. Но что в них написано?

Если он и улавливает мое раздражение, виду не подает.

– Ничего особенного – то, что обычно записывают в дневник. Похоже, его вела девочка, и довольно привилегированная.

– Почему ты так думаешь?

– Она пишет о нянечках и преподавателях, службах в частной церкви, ссорах с сестрами, неудобстве нарядных платьев… в общем, о проблемах сладкой жизни. Ну, ты понимаешь.

Я понимаю? Это какой-то намек? Если да – я его игнорирую. Указываю на поблекшие чернила:

– Что тут написано?

Он прищуривается, разглядывая перевернутый текст.

– Как она подшутила над учителем.

Я переворачиваю страницу.

– А здесь?

– Как ее ругали за то, что залезла на дерево. Она, похоже, любила похулиганить. Здесь написано, что сестры и нянечка называли ее «швыбзик». Это что-то вроде «шалуньи». Словечко пришлось поискать.

Я улыбаюсь.

– «Швыбзик», – повторяю я, стараясь скопировать его произношение.

Он морщится:

– Почти.

– Можешь мне почитать?

Эван переворачивает книгу. Он склоняется над страницей, его лицо немного светится, как жемчужина.

10.6.13

Папа на меня злится, и все из-за Ольги! Последние недели все время шел дождь, а сегодня – наконец-то! – выглянуло солнце. После уроков мы с Марией пошли гулять в парк. Нашли чудесный клен, на котором можно отдыхать, как это делала Королева Фей в той пьесе, что мистер Гиббс велел нам прочесть. Только Ольга приказала нам немедленно слезть. Мария, конечно, тут же слезла, а я отказалась. Тут пришел папа, он только закончил осмотр земель. Ольга сказала ему, что я плохо себя веду, и он сделал мне выговор.

– Ты совсем бесстрашная, зайчик мой, – сказал он, снимая меня с дерева.

– Так это же хорошо, разве нет? – спросила я.

Он рассмеялся и ответил, что это известно лишь Богу. Я сказала, что Ольга злится только оттого, что не получила весточки от «сердечного друга» Павла Алексеевича. Она вся покраснела, а папа снова отругал меня – за то, что наябедничала. Нечестно!

Эван читает дневник как актер. Он говорит с интонацией автора, воспроизводит эмоции. И делает он это так искренне, что я с трудом сдерживаю смешок.

22.6.1913

Чудесный день! Устроили пикник на пляже. Взяли несколько шлюпок с яхты и отправились на маленький остров. Там моряки построили для нас павильон с ковром и банкетным столом – были чай с молоком, фрукты, конфеты. Вкуснейшие черничные тарталетки! Насмешила Марию, слизывая варенье с носа со скрещенными глазами.

После чая играли в жмурки. Папа тоже с нами играл, и все валились со смеху – даже слуги, – когда он спотыкался, стараясь идти ровно, едва ли не наступая на платье Т. Как же мне хотелось никогда не возвращаться в Петербург, а вместо этого отправиться на «Штандарте» в кругосветное путешествие, как команда пиратов. Никакого двора, никаких церемоний.

Эван замолкает, поднимая на меня глаза. Церемонии, слуги, двор…

– Так… – говорю я, собирая кусочки пазла в голове.

Но Эван поднимает руку, чтобы я пока молчала, и достает другой дневник.

– Вот этот, – говорит он, – написан позже. В тысяча девятьсот пятнадцатом.

Сегодня Шура меня отругала, но я так скучаю! Она говорит, что в нашей империи сотни тысяч девочек, которые отдали бы руку и ногу, чтобы оказаться на моем месте. Но эти девочки не понимают, как нам одиноко!!! Мы никогда не устраиваем праздников, дорогой дневник, только для бабушки и скучных дядюшек и тетушек. Мама говорит, что так лучше. Говорит, придворные – крысы и сплетники, которые недолюбливают ее из-за немецкой крови, и доверять нельзя никому, кроме отца Григория и, конечно, милой Шуры, но она просто нянечка.

Иногда мне позволяют играть с Глебом, сыном врача, но ведь девочке нужны подруги! С кем же мне делиться секретами?

Поскольку мне не с кем поделиться нашей скромной жизнью в Царском Селе, расскажу все тебе, дорогой