Гипнотизер - Андреас Требаль

Я углубился в созерцание буколических сценок на старых гобеленах, деловито ощупал парчовые гардины на необъятных окнах.

Натертый пчелиным воском до зеркального блеска паркет, переливающиеся мириадами искр хрустальные люстры — сказка, да и только! Все верно, для подобных спектаклей должны быть соответствующие декорации. Таков этот мир. Кто вознамерился увеселить толпу, тому прежде всего надлежит ее соответствующим образом настроить, околдовать. Всем и каждому понятно почему. А нам, грешным, то есть публике, только и остается, что разыгрывать великое изумление и неподдельную радость. Ибо если мы преуспеем по части пускания пыли в глаза ближнему, если уверим его, а заодно и себя в том, что, дескать, все удары судьбы нам нипочем, тогда мы вполне готовы в испытуемые для магов и гипнотизеров, суть к развлечению.

Граф безукоризненно верно выбрал время. Люди успели изголодаться по зрелищам и сборищам — близилось начало нового сезона. Так что провал Коперникусу явно не грозил — уже сейчас публика безоговорочно приняла его.

«Завидуешь?» — невольно спросил я себя.

«Разумеется», — незамедлительно последовал ответ.

Впрочем, ничего, кроме как по-бойцовски выпятить вперед подбородок, мне в голову не пришло. Кем был Копериикус? Судя по всему, учеником маркиза де Пюсегюра, в свою очередь, также ученика Месмера. Да, но что все-таки умел Коперникус, чего не сумели бы Месмер с маркизом? Какую цель преследовал граф? Ублажить кого-нибудь из своих куртизанок? Стать героем скандальной хроники? Или же то был некий хитроумный ход — если тебе и так грозит угодить в банкроты, так лучше уж изобразить это все с помпой, к примеру, поставив не на ту лошадку? Роль не той лошадки была бы уготована самому Коперникусу, который искал-искал, но так и не обнаружил никаких таинственных сокровищ в доме графа.

Fluctuant nec mergitur: И волнами несмываем.

Свечи постепенно гасли. Вдоль подиума зажглись разноцветные цилиндры софитов. В салоне воцарился полумрак, публика переходила на шепот, кто-то тихо покашливал — гости занимали отведенные им места. Я опустился на стул рядом с мадам Руссо, та, сокрушенно вздохнув, смирилась с выпавшей ей участью. Эскиролю и его супруге предназначались места в первом ряду, где рассаживались самые-самые. Банкир Буасье, маркиз де Пюсегюр например. Я украдкой бросил взгляд на последнего. Маркиз сидел, безжизненно откинувшись на спинку и прикрыв глаза, будто все происходящее в зале его не касалось. Не лицо, а посмертная маска. Серебряный набалдашник трости, сжимаемый руками мертвеца. Да, маркиз, — sic transit gloria mundi[1], вот так-то.

Некогда его родовой замок Бюзанси, до которого день езды от Парижа, являл собой центр месмеризма. Именно там устраивались ставшие легендарными, по и снискавшие сомнительную славу сеансы коллективного исцеления. Говорили, что по ночам, когда осенний туман непроглядной пеленой повисал над парком замка, маркиз вызывает души покойников. Во время сеансов, проходивших под старым вязом, его так называемые исцеляемые вопили, будто из них изгоняли дьявола. Все эти истории были мне известны. Мне рассказал их Адриен Тиссо после своего эксперимента в сенохранилище, наглядно доказавшего мне, как легко люди поддаются внушению.

Стало быть, нынче Коперникусу предстояло возродить сеансы анимомагнетизма.

В этот миг одна из присутствовавших в зале дам негромко охнула, и головы гостей, словно по команде, повернулись к ней. В покрытой обоями стене отворилась дверь, и из нее показалось кресло на колесиках, ведомое Коперникусом, причесанным на древнеримский манер брюнетом в странном, ниспадавшем чуть ли не до пола балахоне. Пальцы чудодея сжимали тоненькую палочку черного дерева, обвитую стальной проволокой, — сей аксессуар прекрасно сочетался с его субтильной внешностью и маленькими горящими глазками. Я невольно усмехнулся. Этими атрибутами Коперникус напомнил мне Месмера, в период расцвета славы вообразившего себя вторым Заратустрой.

Однако не он вызвал у публики переполох. Взоры всех сосредоточились на сидевшей в коляске женщине — то была не кто иная, как прекрасная Фонтанон — разбитая параличом фаворитка… ну очень, очень многих.

Появление этой дамы попросту ошарашило публику, не стала исключением и сидевшая рядом мадам Руссо. Признаюсь честно, я тоже невольно стал перебирать в памяти имена ее былых поклонников, но более двух припомнить не мог. Наверняка в этом зале нашлись бы люди, и немало, которые с ходу назвали бы пятерых, а кое-кто, я уверен, набрал бы и с десяток.

— Ла Бель Фонтанон!

— Наверное, сейчас она в этом кресле, потому что ее любовник…

— Нет, нет, ее переехал экипаж…

— Ну что вы! Ее же попытались отравить…

— А разве это не та история, когда ее попытались заколоть кинжалом во время свидания? Ла Бель Фонтанон и ее кавалер встретились в парке, и в самый решающий момент вдруг из темноты протянулась рука с кинжалом и нанесла удар прямо в спину несчастной…

— Ну что же — такова расплата за все ее подвиги!

С тех пор Ла Бель Фонтанон исчезла из поля зрения. Говорили, что она прозябала в одиночестве, ютясь в какой-то каморке.

Сплетни в самых разнообразных вариациях проносились по залу, над роскошными нарядами и прическами дам, над лысинами кавалеров, сгущаясь на сцене, над головами Ла Бель Фонтанон и Коперникуса.

— Мы все здесь желаем помочь вам!

Голос Коперникуса, низкий, убеждающий, излучал силу и уверенность. Если сам он был тонок, словно былинка, горло у него, надо сказать, было луженым. Неудивительно, что Ла Бель Фонтанон мгновенно вышла из дремотного состояния. Женщина, хлопая глазами, недоуменно огляделась. И, поняв, где очутилась, сдавленно вскрикнула. Я тут же понял: это не ее голос, нет, голос принадлежал тому, кто ввел ее в это состояние! В нем было все — и беспомощность, и желание и готовность повиноваться, и отчаяние, и… Одним только вскриком Ла Бель Фонтанон мгновенно завоевала симпатию присутствующих — они были на ее стороне.

Коперникус должен был стать ее орудием, но не наоборот! В том-то и заключалась хитрость. Просто и вместе с тем гениально. Кого бы Коперникус ни навязал зрителям после нее, успех ему обеспечен.

«Нет! Ты не допустишь ничего подобного!» — вопил мой внутренний голос.

Однако, невзирая ни на что, сеанс все-таки начался.

— Вы находитесь здесь, мадам, потому что все мы желаем, чтобы вы наконец освободили себя от этого кресла и начали ходить.

Да, монологи ему явно удавались, и голосом он владел прекрасно. А тут еще эти грациозные, округлые движения, взметавшиеся вверх рукава одеяния — выглядело так, будто месье Коперникус собрался заключить в объятия весь мир. Взгляд его не был застывшим, а всегда оставался твердым и целеустремленным. И тот, кто желал утонуть, потеряться в его синих глазах, немедленно начинал благодушно улыбаться — и вообще создавалось впечатление, что на подиуме — давно и хорошо знакомый человек. Нет-нет, что и говорить, Коперникус мастерски владел искусством очаровывать и завоевывать доверие. Что бы он ни говорил, казалось в его устах разумным, но вместе с тем и увлекало. Собственно, все было одно сплошное смирение, а потом Коперникусу вдруг словно видение явилось, и он отважился обратиться к присутствующим с воистину фантастической просьбой: