Звезды над озером - Ирина Лазарева

— Даня, ты в своем уме? У тебя, оказывается, роковая любовь? Хорошо, допустим, тогда к чему этот маскарад с «Валерой», дневники бабушки, разве не мог ты поговорить со мной дома?

— А я пытался, вспомни, но ты фыркала и язвила на каждое мое слово, не шла на серьезный разговор. Зато сейчас выслушаешь, деваться тебе некуда.

Он прав, чтоб мне сгореть! Я постоянно избегала его — поначалу из опасения, что всколыхнутся еще не до конца остывшие чувства, а позже — по той простой причине, что он стал мне совершенно неинтересен, если не считать раздражения: он служил напоминанием моей глупости.

Пока меня одолевают сожаления о собственной недальновидности, Данька вынимает из кармана бумажник, открывает его и будто в задумчивости изучает что-то внутри:

— Не понимаю, что ты нашла в этих ископаемых артефактах? Какой смысл постоянно стенать о давно прошедшей войне?

Я наклоняюсь в его сторону с нехорошим предчувствием, силясь заглянуть краем глаза на предмет исследования, и вижу старую фотографию, ту самую, из Жениного альбома; он привез ее в подарок бабушке, а та вложила ее сразу в одну из тетрадей. Теперь-то мы знаем, кто, помимо моего деда, запечатлен на снимке, — это Алексей Вересов и красавица Ариадна Лежнёва. Блеклость фотографии, военная гимнастерка и пилотка не могут умалить цветущей красоты молодой женщины.

Я вдруг забываю, где я, с кем, тянусь к фотографии, в эту ушедшую черно-белую реальность, и вижу, как она постепенно оживает, проявляются краски, синеет вода в озере и рябит золотыми бликами, а в стороне у причала покачивается на волне в ожидании своего командира изрешеченный пулями, латаный-перелатаный маленький боевой корабль.

1942 год

Алексея действительно поручили попечению другого врача; все время своего пребывания в больнице он с напряжением ждал, что Ариадна придет к нему и повинится, но она ни разу не появилась в поле зрения. Алексей ожесточился, хотя и невыносимо страдал.

Вазген, заметив его состояние, предложил свою помощь:

— Хочешь, я поговорю с ней? Ты так извелся, что на тебя больно смотреть. Поверь, Алеша, и ей не лучше. Я вчера был у нее на контрольном обследовании. Она похудела, глаза воспалены и блестят слезами. Что вы, как дети, ей-богу, мучите друг друга впустую.

Лицо Алексея приняло непримиримое выражение: он никогда не пойдет к ней на поклон. Она хочет сделать из него раба, только не на того напала! Для него унизительно подчиняться женщине, и надо дать ей это понять, а если ее сатанинская гордость для нее дороже, пусть с ней и остается! Он с собой справится, выбросит Лежнёву из сердца, скоро Вазген в этом убедится.

Тот попробовал урезонить друга — иногда не так уж плохо побыть рабом у желанной женщины. Это даже приятно до определенного момента.

— Только не для меня, — уперся Алексей. — Видеть ее больше не хочу, и говорить о ней тоже не хочу!

Вазген, зная самостоятельность и нетерпимость друга в вопросах отношений с женщинами, предпочел советов ему больше не давать. Алексей пробыл в госпитале всего пять дней вместо положенных десяти, как настаивали врачи, и возвратился на корабль.

Вернулся из Москвы Смуров. На свою просьбу зачислить его в состав ЛВФ он получил отказ, в чем виноват был его отец, занимавший высокий пост в Наркомате ВМФ. Узнав о желании сына служить на военном корабле, он воспротивился этому чреватому опасностями, как он считал, намерению и употребил свое влияние, чтобы ему помешать.

Смуров по прибытии в Осиновец зашел к Насте. Она встретила его с живым дружеским расположением и сразу же сообщила все последние новости: Алеша был ранен, но уже ушел в плавание, не долечился и сильно хромает, никого не слушает, беда с ним, да и только, слова ему не скажи…

— Отчего же не долечился? — спросил Смуров, заподозрив неладное. Вид у Насти был такой, словно она что-то недоговаривает. — Настя, что произошло? Скажите, я ведь все равно узнаю. У меня работа такая — все знать.

— Ему очень плохо, Кирилл. Мы с Вазгеном не представляем, что можно сделать. Видим, как он мучится, а вмешаться не можем — он отвергает всякую помощь. Дело в том, что он, кажется, влюбился. Правда, он в этом не признаётся даже самому себе, но я-то вижу, как ему тяжело.

— Влюбился? В кого?

— В доктора Лежнёву, вы ее видели, она была лечащим врачом Вазгена, помните?

— Да, да, очень хорошо помню. Так что же, она не отвечает ему взаимностью?

— По словам Вазгена, она от него без ума. Но у них вышла размолвка, и вот тут-то нашла коса на камень: она строптива и своенравна, он горд и самолюбив, никто из них не хочет сделать первый шаг, а в результате страдают оба. Все это так нелепо! Надо что-то делать, Кирилл.

Смуров погрузился в длительное раздумье. Настя с любопытством за ним наблюдала. Он словно выключился на время, ушел в себя настолько глубоко, что казалось, разорвись рядом бомба, и та не вернет его из этого каменного выпадения из действительности. У него и так-то было невыразительное лицо, не по строению своему, довольно характерному и не лишенному привлекательности, а по выработанной им же бесстрастной неподвижности, призванной скрывать какие бы то ни было чувства. И все же, когда он поднял на Настю глаза, было очевидно, что он принял какое-то очень тяжелое для себя решение.

— Думаю, я смогу помочь, но мне понадобится содействие вашего мужа.

Словно в ответ на его слова, дверь отворилась, и в помещение вошел Вазген. Нетрудно представить его реакцию, когда он увидел Смурова, доверительно беседующего с Настей. Он застыл на пороге, уставив обжигающий взгляд в этих двоих, посмевших встречаться совершенно открыто, так, как будто он уже не в счет. До чего осмелел этот наглец!

А она, лицемерная жена, та, что коварно попрала его безграничное доверие к ней, кто она после этого? Он не хотел верить Клаве, которая два дня тому назад зажала его в коридоре, так что он даже растерялся, поскольку никогда прежде не отказывал женщинам, а теперь вынужден был напомнить бывшей любовнице о том, что он женатый человек. Она расхохоталась ему в лицо и, глядя на него порочным взглядом, заявила, что он слеп, как все мужья, которых водят за нос неверные жены. Он не позволил ей продолжать этот разговор, ушел в озлоблении и отравленный подозрениями, однако, увидев чистый лик жены, не решился ей этих подозрений высказать.

И что же? Он предан, обманут, жалок и смешон, как смешны все обманутые мужья!

Он так страшно изменился в лице, что вызванная его появлением улыбка Насти растаяла без следа.

— Вазген, мы говорили с Кириллом об Алеше, — робко проговорила она, не понимая происходящего.

Супруг не снизошел до ответа; он с видимым усилием перевел взгляд на Смурова и глухо произнес:

— Я жду тебя снаружи. Выходи, поговорим.

Он ринулся к выходу, Смуров поднялся вслед за ним: