Жертвы Сталинграда - Отто Рюле

Учитывая, что зимой быстро темнеет, я поспешил распрощаться. Уходя, фельдфебель прихватил из кастрюли три куска конины для нашего водителя и двух сопровождающих нас солдат.

В пути я вспоминал все события сегодняшнего дня, однако в голову лезли невеселые мысли.

* * *

Что такое? Уж не схожу ли я с ума? С серого неба снова посыпались пропагандистские листовки.

— Останови! — кричу я водителю.

Он с удивлением смотрит на меня, но все же выполняет приказание. Я распахиваю дверку кабины и спрыгиваю на землю.

И действительно, листовки! Я быстро хватаю несколько светло-красных листков бумаги, сажусь в кабину и говорю водителю:

— Поехали дальше!

Темнеет, и я с грехом пополам разбираю текст. Читаю медленно и вслух:

«КОМАНДУЮЩЕМУ ОКРУЖЕННОЙ ПОД СТАЛИНГРАДОМ 6-Й ГЕРМАНСКОЙ АРМИЕЙ — ГЕНЕРАЛ-ПОЛКОВНИКУ ПАУЛЮСУ ИЛИ ЕГО ЗАМЕСТИТЕЛЮ.

6-я германская армия, соединения 4-й танковой армии и приданные им части усиления находятся в полном окружении с 23 ноября 1942 года. Части Красной Армии окружили эту группу германских войск плотным кольцом. Все надежды на спасение ваших войск путем наступления германских войск с юга и юго-запада не оправдались. Спешившие вам на помощь германские войска разбиты Красной Армией, и остатки этих войск отступают на Ростов».

— Наконец-то мы точно знаем, что танки Гота разгромлены, — проговорил сидящий между мной и водителем фельдфебель Гребер. — И это мы узнаем от русских! Но зачем они пишут об отходе наших на Ростов?

— Это значит, главная линия фронта проходит западнее нас километров на триста-четыреста, — объясняю я. — Почитаем дальше… «Германская транспортная авиация, перевозящая вам голодную норму продовольствия, боеприпасов и горючего, в связи с успешным, стремительным продвижением Красной Армии вынуждена часто менять аэродромы и летать в расположение окруженных издалека. К тому же германская транспортная авиация несет огромные потери в самолетах и экипажах от русской авиации. Ее помощь окруженным войскам становится нереальной».

— Это уж точно, — говорит водитель. — Об этом свидетельствуют те крохи, что получили мы сегодня на складе.

— «Положение ваших окруженных войск тяжелое. Они испытывают голод, болезни и холод. Суровая русская зима только начинается; сильные морозы, холодные ветры и метели еще впереди, а ваши солдаты не обеспечены зимним обмундированием и находятся в тяжелых антисанитарных условиях.

Вы, как командующий, и все ваши офицеры окруженных войск отлично понимаете, что у вас нет никаких реальных возможностей прорвать кольцо окружения. Ваше положение безнадежное, и дальнейшее сопротивление не имеет никакого смысла».

— Ну, тут уж они явно перегнули, — замечает наш водитель. — Что значит — безнадежно? Пусть только попробуют перейти в наступление — мы им покажем. Если…

— Может быть, вы не будете мне мешать! — злюсь я. — «В условиях сложившейся для вас безвыходной обстановки, во избежание напрасного кровопролития предлагаю Вам принять следующие условия капитуляции:

1. Всем германским окруженным войскам во главе с Вами и Вашим штабом прекратить сопротивление.

2. Вам организованно передать в наше распоряжение весь личный состав, вооружение, всю боевую технику и военное имущество в исправном состоянии.

Мы гарантируем всем прекратившим сопротивление офицерам, унтер-офицерам и солдатам жизнь и безопасность, а после окончания войны — возвращение в Германию или любую страну, куда изъявят желание военнопленные.

Всему личному составу сдавшихся войск сохраняем военную форму, знаки различия и ордена, личные вещи, ценности, а высшему офицерскому составу и холодное оружие».

— Носить холодное оружие офицерам! В сталинградском котле! — ворчит водитель. — Это уже не смешно.

Я не обращаю внимания на замечание водителя и читаю дальше:

— «Всем сдавшимся офицерам, унтер-офицерам и солдатам немедленно будет установлено нормальное питание. Всем раненым, больным и обмороженным будет оказана медицинская помощь.

Ваш ответ ожидается в 15 часов 00 минут по московскому времени 9 января 1943 года в письменном виде через лично Вами назначенного представителя, которому надлежит следовать в легковой машине с белым флагом по дороге разъезд Конный — станция Котлубань.

Ваш представитель будет встречен русскими доверенными командирами в районе «Б» 0,5 км юго-восточнее разъезда 564 в 15 часов 00 минут 9 января 1943 года.

При отклонении Вами нашего предложения о капитуляции предупреждаем, что войска Красной Армии и Красного Воздушного Флота будут вынуждены вести дело на уничтожение окруженных германских войск, а за их уничтожение Вы будете нести ответственность.

Представитель Ставки Верховного главнокомандования Красной Армии

Генерал-полковник ВОРОНОВ

Командующий войсками Донского фронта

Генерал-лейтенант РОКОССОВСКИЙ».

Пораженные, мы несколько минут молчали. Первым заговорил фельдфебель:

— Да это самая настоящая угроза. Понимаете, что это значит? — спросил он, глядя на меня.

— Все, что здесь написано о положении наших войск в котле, — чистая правда. Это мы испытываем на собственной шкуре. Меня тревожит другое — наши войска отходят к Ростову. Это для нас новость. Если это и на самом деле так, то никакая армия уже нам не поможет.

— Что же тогда будет? Значит, мы должны здесь околевать? Здесь больше нет солдат! — возмутился фельдфебель.

— Советское командование требует от нас капитуляции, — показал я на листовку.

— Капитуляции? Это плен. А плен означает или выстрел в спину, или же пожизненную каторгу где-нибудь в Сибири. Для меня лично это не подходит. Уж лучше я пущу себе пулю в лоб.

Эти слова проговорил наш шофер, двадцатилетний лаборант из Гисена. Мне он казался смышленым малым. Он был общителен, находчив, о Гитлере говорил восторженно, даже подобострастно и был убежден, что фюрер просто не знает истинного положения окруженных войск. Этот парень восторгался всем, что сделали нацисты, — от рабочих законов и до установления «нового порядка» в Европе. Главную же миссию нацизма он видел в спасении мира от большевизма.

Леденящая душу пустота продовольственного склада и советская листовка с требованием капитуляции, конечно, произвели на него некоторое впечатление, однако пребывание в гитлерюгенде оставило в его душе столь глубокие следы, что он скорее был готов пойти на самоубийство, чем сдаться в плен к русским.

Водитель затронул больной для всех вопрос. Я и сам уже давно думал об этом.

— Я тоже боюсь плена, — осторожно начал я. — И пойду сражаться с оружием в руках, как только моя помощь раненым будет не нужна. Если мне суждено погибнуть, погибну в бою, но сам рук на себя никогда не наложу. Мы обязаны жить.