Вкушая Павлову - Дональд Майкл Томас

Она приехала к нам, чтобы отдохнуть несколько месяцев, а осталась на сорок лет. Сначала я не знал, то ли мне радоваться, что я впустил в дом компаньонку для Марты, то ли сетовать на то, что в семье, помимо маленькой Анны, появился еще один лишний рот. Этот период моей жизни был какой-то непонятный. То у меня совсем не было пациентов, то вдруг их оказывалось слишком много, а это заполняло все мои дни и поглощало ту энергию, которая должна была пойти на книгу о снах. Порой я мог жить в состоянии какого-то творческого транса, подобного тому, в который впадают поэты; а временами погружался в бездействие и депрессию. Я опускался в собственную преисподнюю. Хочу подчеркнуть, что никакое бессилие, никакие депрессия, комплекс кастрации, позывы отце- или матереубийства, истерия, неврастения или сексуальное извращение, от которых страдали мои пациенты, не могли соперничать с тем, что творилось в моей собственной душе, — с ее состоянием или извращенными желаниями. Кроме того, меня очень беспокоило состояние моего сердца, и я даже побаивался, что оно может остановиться в любой момент.

А тут новое прибытие, появление второй, так сказать, жены, оказавшейся инкарнацией богини смерти. Оплакивая свое либидо, она становилась похожей на один из тех злополучных духов у Вергилия, которые умерли, но не похоронены, а поэтому бродят по берегам Стикса, не зная, как переправиться через него. Шенберг своей смертью нанес ей тяжелый удар, и поэтому ее лицо, подобно лицу Дидоны{48}, стало «словно кремень иль холодный мрамор марпесский»{49}.

Однажды я обнаружил, что из моей приемной пропало немного белладонны. Встревожившись, я начал расспрашивать Марту и всех остальных и в конечном счете пришел к выводу (который сохранил в тайне), что смертельно опасное лекарство могла взять только Минна. Под предлогом, что хочу показать ей несколько старых писем Шенберга, я попросил ее зайти ко мне в кабинет.

Я выложил ей свои подозрения. Она призналась и расплакалась. Сказала, что собиралась свести счеты с жизнью, которая стала бессмысленной. Ей следовало умереть, когда умер ее любимый Игнац. Их любовь была безупречной. А сейчас она уже слишком стара и некрасива, чтобы привлечь другого мужчину.

Чтобы хоть как-нибудь утешить ее, я сказал, что, когда мой друг Флисс, берлинский отоларинголог, в последний раз приезжал в Вену, он нашел, что она умна и очаровательна. Вообще-то он сказал, что она умна, но второй эпитет я добавил из самых добрых побуждений. Минна тут же засияла, хотя, наверное, нужно было иметь некоторый опыт психолога, чтобы заметить такое незначительное изменение. Она призналась, что Флисс ей понравился.

Вильгельм, который был на два года младше меня, стал мне почти братом, возможно, он заменил мне умершего брата Юлия. Если бы моя Анна родилась мальчиком, ее назвали бы Вильгельмом. Мы обменивались страстными письмами, в которых описывали друг другу наши открытия. Флиссу были свойственны приступы всепоглощающего энтузиазма. Например, он был уверен в том, что наши жизни подчинены определенным периодам: у женщин — в 28 дней, а у мужчин — в 23. Он полагал, что нос, объект его научных интересов, и половые органы тесно взаимосвязаны. Он считал, что все люди на свете бисексуальны. С последним утверждением и я готов был полностью согласиться.

Было очевидно, что и Минна положила на него глаз, хотя и пребывала в глубоком отчаянии. Я чувствовал, что потребуются чрезвычайные меры, чтобы увести ее от ворот смерти. Я пустился во все тяжкие, совершенно не заботясь о том, имеют ли мои слова какое-либо отношение к действительному положению дел: «Он мне сказал совершенно конфиденциально, что был бы рад вступить с тобой в переписку. Понимаешь, у его жены мозги куриные, да ты и сама это, наверно, заметила. Ему отчаянно нужна умная, чувственная женщина широкого кругозора, с которой он мог бы делиться своими идеями».

Минна явно была ошеломлена, но, естественно, и лесть не оставила ее равнодушной. А как бы отнеслась к этому фрау Флисс, поинтересовалась она. Очень плохо, ответил я, и поэтому она не должна об этом узнать. Впрочем, что уж такого крамольного может быть в платонической переписке? Минна не сразу, но все же согласилась, что ничего крамольного в этом нет. Если это к тому же действительно ему поможет… Непременно поможет, заверил ее я. Любому представителю нашей профессии, изучающему отношения между полами, необходима понимающая слушательница.

Мы ударили по рукам. Я сказал, что в своем очередном письме к Флиссу сообщу о ее согласии. Он вложит в ответное письмо ко мне запечатанное послание к ней, а я могу отправить ему ее запечатанный ответ в своем конверте.

Когда она вышла, пообещав не делать больше глупостей, я принялся ходить взад-вперед по комнате. Я был очень взволнован. Я не знал, нужно ли посвящать Вильгельма в мой план, попросить ли его написать несколько комплиментарных писем моей впавшей в отчаяние свояченице, или нет. Вскоре я решил, что об этом не может быть и речи, — его нравственные устои были незыблемы.

Следующие несколько дней я наблюдал за Минной: в ожидании письма она была приятно взволнована. Я написал ей письмо от него, постаравшись, чтобы в нем было побольше комплиментов. Она с безразличным видом взяла у меня конверт и отправилась прямо в свою комнату.

На другой день она принесла мне ответ. Я вскрыл ее письмо поздно вечером в своем кабинете, еще не отойдя от дневных грез. Каким выразительным и теплым было ее письмо! Переписка с ним доставит ей огромное удовольствие, если только он уверен, что в таких отношениях нет ничего предосудительного.

Флисс ответил соответствующими заверениями, сопроводив их новыми комплиментами ее владению пером и недюжинному уму. В последующие недели и месяцы их переписка стала более свободной и раскованной. Он просил ее рассказывать ему о ее сновидениях, и она описала ему несколько своих совершенно удивительных снов. Затем Флисс очень-очень деликатно намекнул ей на сексуальную подоплеку некоторых бытовых подробностей ее сновидений. Это ее совершенно не шокировало, напротив, она охотно согласилась с таким толкованием и предложила новые факты и интерпретации. Я узнал о ее первом, неполном сексуальном опыте с Шенбергом и о склонности к мастурбации. Флисс в ответ заверил ее, что мастурбация совершенно естественное и безвредное занятие.

Если я спрашивал у Минны, как ее переписка с Флиссом, она лукавила, отвечая, что ей это приятно, но письма носят чисто деловой характер.

Хотя я и не был соблазнителем, но мало-помалу умудрился эпистолярно соблазнить Минну; делалось это ради ее же блага, и теперь все вокруг открыто говорили, как она ожила и расцвела в Вене и как венская атмосфера идет ей на пользу. Наконец настал день, когда Флисс попросил ее мастурбировать, думая о нем. В двух следующих письмах она уклонялась от ответа, но потом уступила.

Флисс с женой собирались вновь посетить Вену. Он написал Минне, что встреча с ней будет для него одновременно восторгом и мучением. Он не может предать свою жену Иду, пытаясь устроить свидание наедине, а в присутствии всех остальных они не должны ни единым взглядом выдать существующую между ними связь. Если Фрейд узнает о том, как далеко зашла переписка, он будет разъярен.