Петр Иванович - Альберт Бехтольд

– Что здесь творится? Почему наверху чужие люди и где?..

Дворник молча пожимает плечами. Только когда Ребман протянул ему красные керенки, которых Афанасий, впрочем, не взял, он сказал:

– Вы что же, не знаете, что случилось?!

И когда он увидел, что Ребман действительно ничего не знает, рассказал:

– Это было позавчера. Тут расквартировали чужих людей, они пришли с бумажками, так, мол, и так, – и разместились в доме. Я еще сказал Карлу Карловичу, чтоб он вел себя потише, так ему и сказал: «Не шумите, потому что с этими новыми шутки плохи!» Но Карл Карлович – мы же знаем, каким он был…

– Что ты говоришь, «был»?!

– Да, Петр Иваныч, был! Он начал требовать, чтобы все убирались и не хотел никого впускать, даже угрожал, что спустит всех с лестницы. Тогда они позвали комиссара. Что произошло потом, я узнал уже от других. С их слов, когда комиссар назвал его «товарищем», Карл Карлович заорал в ответ: «Я тебе не товарищ, подонок ты эдакий!» И тут раздался выстрел.

– А… а все остальные что: Евгения Генриховна и вся семья?

Дворник снова пожимает плечами:

– О них я ничего не знаю. В доме из господ никого не осталось.

Ребман отправился домой и немедленно позвонил Михаилу Ильичу: описал все что произошло и спросил, не может ли тот навести справки об этой семье?

Ильич, как всегда спокойно, ответил, что попытается, но обещать ничего не может.

Тогда Ребман начал приставать к Анюте. Не дает ей покоя, каждую минуту стучится: не узнала ли еще?

Пока однажды поздно вечером старый друг не вызвал его к себе.

Они поболтали о том о сем. Выпили чаю. Михаил Ильич спросил Ребмана, не слышал ли тот чего о членах их музыкального кружка: в последнее время ему было не до визитов.

– Между прочим, у меня для тебя есть должность.

Ребман, чуя неладное, сидит как на углях. Он выжидает, а потом для приличия спрашивает:

– Должность? Где и какая?

– Здесь, в Москве. На бойне.

– Давай без шуток. В качестве кого?

– Переводчика.

– Для двуногих или для четвероногих животных?

Михаил Ильич резко ответил:

– Да!

– Так для каких же?

– Для двуногих. Для тебя же стараюсь! У меня там целая куча американцев.

– На бойне?

– Ну да, там все устраивают на американский манер.

– И в чем же будут состоять мои обязанности?

– Нужно только осуществлять перевод, ничего больше. Там есть немцы, но они не знают русского, и эти янки не говорят по-немецки.

– Значит, нужно изображать переводчика, рассказывая, как лучше отправлять бедных четвероногих в мир иной…

– Нет, с ними будешь работать только тогда, когда проводят общее собрание. В остальное время нужно помогать в общении русских с иностранцами. Там возникают разночтения, как это бывает на предприятии, особенно теперь, когда все переустраивается. Оплата будет хорошая. Получишь право на свободное передвижение и мандат, который обеспечит тебе возможность дальнейшего трудоустройства и предоставит официальный вид на жительство. А ведь это теперь для тебя самое главное!

– А если я скажу «нет»?

– Тогда на тебя все шишки посыплются, а я не смогу тебя защитить! Подумай, прежде чем отказаться, семь раз отмерь. Для тех, кто заботится только о хлебе насущном и хочет вести уютную жизнь, в России теперь уже нет места!

Михаил Ильич отпил глоток остывшего чаю. Потом долго смотрел на стакан, затем на свою ладонь:

– А теперь о другом…

Ребман сидит, окаменев, сидит на своем стуле и не может пошевелить ни одним мускулом. Что теперь будет?!

Вот что он услышал:

– Мне жаль, что с твоими знакомыми так получилось, но они были сами виноваты, по крайней мере, один из них. Подобные выходки нынче совсем неуместны. Перекрестись и постарайся обо всем позабыть.

Ребман пролепетал голосом умирающего:

– Как… Всех?!

– Больше я тебе ничего сказать не могу, я сам при этом не присутствовал. Но если бы даже и присутствовал… Люди, кажется, никак в толк не возьмут, что теперь другие веяния. И некоторые вещи, по-моему, давно уже пора похоронить.

– Адье, – пробормотал Ребман и бегом выбежал на улицу.

Анюта оставила ему еще меньше шансов. Когда она услыхала, что он вернулся домой, то сразу вышла в коридор:

– По поводу ваших знакомых – оставьте попытки докопаться до правды, не то рискуете последовать за ними!

Она подняла палец:

– Бросьте вы это, Петр Иваныч, с ЧК шутки плохи, даже для нас это – правило!

И добавила:

– Если позволите дать вам совет, то соглашайтесь на должность, которую вам по дружбе хочет предложить Михаил Ильич. Теперь даже для швейцарца небезопасно проживать здесь без всякого на то основания и без определенных занятий!

– Почему вы говорите «даже для швейцарца»?

– Потому что товарищ Ленин к вам, швейцарцам, особенно благоволит. Но и это до поры до времени – только пока он сможет гарантировать вашу безопасность. Прислушайтесь к моим словам!.. И вывезите наконец свой табак, я уже не выдерживаю его запаха! Вы меня поняли?

От места на скотобойне Петр Иванович Ребман отказался. И табак не распродал. Он еще целый год промерз, проголодал, произворачивался во все более опасной советской России. Наблюдал, как изо дня в день целые колонны арестованных «буржуев» отправлялись в известное своей страшной репутацией главное здание ЧК, стоял на краю улицы и высматривал, нет ли среди арестантов кого-то из знакомых. А если замечал, то быстро отворачивался и шел своей дорогой: если себя обнаружишь, то загремишь следом. А тому, кто уже попал в ЧК на Большой Лубянке, света белого не видать более. Там не канителятся: нет документа – а у кого из буржуев, или интеллигентов, или других врожденных врагов пролетариата он есть? – разговор короткий: «На выход в эту дверь, гражданин!» А за дверью – пуля или шило в затылок. Китайцы, которых привезли специально для этой цели, истинные мастера своего дела: даже и следа от укола не заметишь, если внимательно не присматриваться.

Так говорили люди.

Ребман сам этого, конечно, не видел. Но как это было с Женей и ее близкими?.. Новые правители не стесняются, в их «Красной газете» всякий мог прочесть:

«На смерть каждого нашего товарища мы ответим смертью тысяч представителей большого капитала, офицерства, белогвардейцев, реакционного духовенства и буржуазной интеллигенции, – и этим мы добьемся желаемого результата».

А о тюрьмах рассказывали, что там, в темных сырых подвалах, заперто до пятидесяти человек в одной камере: пьяниц, сифилитиков, уголовников и политических вперемежку. Все пьют из одной посуды и спят при самых сильных морозах без одеял на голом полу. Права на защиту нет ни у кого, даже на свидания с близкими. Люди просто исчезают – и все. «Кладбищем живых» называли в народе эти казематы.