Мать Сумерек - Анастасия Машевская

В одну из таких ночей Шиада отослала собственный морок на остров, попав в призрачном виде на Ангорат беспрепятственно. Она возникла из воздуха в домике Артмаэля, разбудила среди ночи, накинулась с вопросами. Не имея возможности коснуться жрицы, Артмаэль встал так близко, как мог, чтобы улавливать хотя бы слабую вибрацию родной энергии, запах особенной, только Шиаде подвластной магии. Он говорил, что делал все, что мог, чтобы облегчить тяготы девочки. И хотя она еще не начала долгий путь посвящения жриц Праматери, она уже была безмолвна и мрачна. Всякие краски слетели с лица ребенка, когда она поняла, что мама, сколько ни зови, не приходит. Объяснять же девочке, что перед ней настоящий отец, Артмаэль не решался. Она и так слишком запуталась, где правда, а где нет, и отчаянно, до боли в каждом пальчике и ноготке, нуждалась в матери.

Призрак Шиады накрыл лицо ладонью: если бы она только могла явиться. Но, испуганная за судьбу дочери, Шиада не находила себе места, вздрагивая от каждого шороха, опасаясь любых скорбных вестей.

— А тому, кто боится священных Троп, нечего на них делать, — с пониманием подхватывал Артмаэль.

Отправится же просто так, через Летнее море, имея под сердцем шестимесячное создание, казалось не менее рискованным.

— Но у тебя нет выбора, — настаивал Артмаэль. — Ты ведь сама знаешь, чем заканчивается такое измальское одиночество. Девочка зачахнет окончательно.

— Замолчи!

Таких предположений Шиады вынести не могла. Одну дочь она уже покинула, пропустила, не доглядела. Одну дочь она уже отдала Нандане, так и не показав, насколько велико могущество других ликов Праматери. И повторно этого не вынесет.

— Я поговорю с Агравейном, — пообещала жрица.

Артмаэль вопреки ожиданиям Шиады, что вот сейчас она приободрится хоть немного, усмехнулся:

— Едва ли это поможет. Агравейн был счастлив, что не его дочь, которую мы втроем упорно выдаем за его, оказалась подальше от тебя, и ты теперь можешь быть полностью сосредоточена на его королевских интересах.

Шиада не стала реагировать: ясно, что в друиде говорит обида. За то, что жрица отняла у него всякую возможность открыто называть и любить то, что ему дорого. Со временем, когда Лиадала, несчастное брошенное дитя, забудет свою настоящую мать перед натиском божественного культа, когда забудет лицо отца-короля, Артмаэль тоже окончательно разучиться видеть в ней кровную дочь. И что тогда останется им всем, четверым, кроме сожаления и уныния?

Тот, кто сызмала посвящен Богу, лишен выбора. И все, на что он может надеяться — найти утешение и силу в служении, которое избрал поневоле. Которое избрал, будучи духом, задолго до того, как обрел форму человека в утробе одной из матерей Этана. Найти — и верить, что когда-то давно, будучи духом, выбрал сознательно и добровольно. Если у духов вообще есть нечто сродни воле.

Вернув морок в Аэлантис и очнувшись от чар, Шиада в ту ночь не легла спать, а, написав по записке Агравейну и Удгару — на случай, если свою Агравейн порвет, не дочитав — покинула дворец. Накинула, как в давние времена, зачарованный завесный плащ притворства, изобразив из себя немощную полубезумную старуху, и медленно побрела в сторону Летнего моря, надеясь на гостеприимство племен в Ургатской степи и имея за пазухой лишь пол краюхи хлеба.

Агравейн действительно бы не понял: зачем ей надо к дочери, надо ли ей к дочери — или это очередная уловка для встречи с Артмаэлем? Поэтому проще было вовсе избежать объяснения, даже если подобная выходка и делала из неё трусиху. Даже если из-за подобных выходок Агравейну все чаще приходилось проклинать Судьбу за любовь, которой та связала его еще в утробе непреложной силой пуповины.

Любовь, в которой нет честности, всегда — проклятие.

* * *

Конные посланники Агравейна и Удгара настигли Шиаду на биваке в одном из поселений Ургатских кочевников. А с ними — и сам король, который заявил, что, скинув государственные дела на Старого короля, помчался вслед за женой. Не следует королеве на сносях путешествовать столь далеко, тем более в одиночку. И раз уж её одолевает столь настойчивое желание увидеть старшую дочь, ей достаточно было попросить у короля помощи. Беременным, конечно, вечно что-нибудь этакое приходит в голову. В срок вынашивания женщина особенно открыта провидению и почти всегда пребывает в пограничном состоянии между миром людей и миром Богов. А значит, какие-нибудь прочие духи или демоны тоже могут нашептать будущей матери непонятно что. Иначе это путешествие без охраны со стороны Шиады, на взгляд смеющегося короля, было не объяснить.

Но когда Агравейн и Шиада оказались наедине в шатре — одном из привезенных конной гвардией Аэлантиса — король схватил жену за шею огромной могучей дланью и с силой толкнул в сторону. Шиада успела всхлипнуть от неожиданности, прежде чем услышала хруст позвонков от толчка. Полными паники глазами она уставилась на мужа, отступая:

— Ты что себе позволяешь?! — зашипела жрица, потирая шею.

Агравейн не отвечал. Он снова, в пару безразмерных шагов настиг супругу, схватил за волосы, потянул, заламывая голову назад, чтобы Шиада смотрела на него прямо, не имея шанса спрятать глаза и слукавить, как обычно.

— Если бы ты только не носила мою дочь, — прошипел Агравейн в ответ голосом, какого Шиада никогда от него слышала.

Подобная фраза и особенно тон подействовали на жрицу оглушающе. Ей практически захотелось зарыдать: неужели даже он не способен понять, что и почему ей так важно?!

— И что бы ты сделал? — с ужасом спросила она. Кто угодно — но он не может ей угрожать. Кто угодно — но он не должен её ненавидеть! Как ни посмотри, она и впрямь слишком часто и сильно любила этого короля перед Вечностью, чтобы отказаться от него в теперешней жизни. — Что бы ты сделал, Агравейн?! — найдя в себе силы, Шиада поймала лицо мужа в ладони, притягивая, вынуждая Агравейна наклониться.

Женщина смотрела напряженно, вглядываясь, пытаясь уяснить перемену, что в нем произошла. Кусала губы и тянулась к Агравейну.

— Что бы ты сделал, не носи я дитя? — в голосе мелькнула влажность. — Как только тебе в голову пришло …

Агравейн не поддался, оттолкнув Шиаду в грудь.

— Я бы сделал то, чего не рискнул сделать на Тропах Нанданы, — процедил он все тем же чужим и далеким голосом. Отошел от жрицы, распрямился, поглядел сверху-вниз. — Клянусь, — добавил он с болью и вселенской печалью в глазах, — весь Этан был бы счастливее, если бы ты просто не родилась.

Шиада отшатнулась сильнее, чем от удара.

— Ты … ты понимаешь, что говоришь? — выдохнула она с дрожащими губами. — Ты ведь знал, ты согласился тогда, в святая святых храма Нанданы, что у меня будет дочь от другого мужчины. Так почему позволяешь своей ненависти к Артмаэ…

Агравейн перебил, злобно рассмеявшись.

— Ненависть к Артмаэлю? — переспросил он. — Что ты, Шиада. Я не ненавижу его, я сочувствую ему. Потому что даже если сейчас ты скажешь, что останешься на Ангорате навсегда, это будет значить, что ты останешься с ним — мужчиной, который, наверное, даже более несчастен из-за тебя, чем я. Но ничего, — улыбнулся Агравейн совсем нечеловечески, — мне есть чем утешится — у меня есть сын. Ему тоже есть чем — у него есть другие дети и, как и у меня, женщины на любой вкус. А вот что будешь делать ты, когда увидишь, что девочка, ради которой ты разрушила жизнь себе и нам, плевала на тебя и даже не помнит, как выглядит какая-нибудь другая мать, кроме Богини?