Мать Сумерек - Анастасия Машевская

— Вы серьезно? — он даже подумать не мог, что все может обернуться так. Кхассав перевел глаза на Бану: а ну как сейчас он согласится, а потом выяснится, что все это глупый розыгрыш Бану Кошмарной?

— Абсолютно.

Кхассав не мог поверить. Это что же? Предложение дружбы такое? Ну, хотя бы приятельства, да? Кто-то готов стать ему, Кхассаву Яасдуру, близким человеком не по принуждению, как Джайя, не из-за отсутствия выбора, как Илия, которая не могла отказать в отношениях самому ахрамаду Яса, не по приказу, как стал ему другом Таир, вынужденный охранять его безопасность уже добрых пятнадцать лет, а просто так? По своему желанию?

— Не обижайтесь, — продолжала Бану, — но вы единственный Яасдур, которому я могла бы сделать такое предложение. Вы не ответственны за поступки женщин своей семьи, а с вами иметь дело вполне гоже.

Кхассав посмотрел на таншу расширенными под насупленными бровями глазами, и вдруг выдохнул:

— Прикажи человеку явиться строго в срок, и увидишь, насколько на него можно положиться. Поручи ему важное дело, и увидишь, чего стоит его слово. Поговори с ним, чтобы узнать его взгляды. Напои его, чтобы узнать каков он, и предложи ему награды, чтобы увидеть, насколько скромен… Классическое искусство стратегии, — он выдохнул в восхищении, не сводя с Бансабиры глаз.

— Ну так что? — подначил Сагромах. — Дело к завтраку, я есть хочу.

— Я с радостью выполню эти условия, тан Маатхас, тану Яввуз. И с радостью пожелаю вашему будущему ребенку долгих и здоровых лет счастливой жизни. Но взамен и у меня есть два условия.

Бансабира с интересом вздернула бровь.

— Слушаем, — произнес Сагромах.

— Во-первых, через пять лет вы приедете в Гавань Теней, чтобы окончательно обговорить план взятия Мирасса, а затем возглавите в атаке два самых крупных и ударных крыла в сборных войсках державы.

— Принято, — с достоинством согласился Сагромах. Они с Бансабирой давно оговорили участие с этой кампании, и сошлись на том, что время от времени тем, кто является солдатом по роду деятельности, необходимо воевать, ибо в ином случае они превращаются в трутней и нахлебников на шеях селян и ремесленников, которые тоже состоят в армии, но в мирное время ведут хозяйство всего танаара.

— А второе? — спросила танша.

— А второе подсказал сегодня Сагромах. Я настаиваю, чтобы наедине в любом месте мы могли звать друг друга по именам. Клянусь, меня черт знает сколько лет не звали по имени достойные люди.

Сагромах молча протянул руку. Кхассав откликнулся мгновенно и перевел глаза на Бану. Та улыбалась, присматриваясь к раману, который теперь протягивал руку и ей.

Молодцы, конечно, оба: реши они, что единственное рукопожатие решило и за неё, Бансабира наверняка отказалась бы из принципа. Но не теперь. Упертость не лучшее человеческое качество, подумала Бану, и крепко обхватила ладонь государя.

* * *

С подданными можно дружить, с удивлением понял Кхассав тем утром. С подданными, хотя бы с некоторыми, стоит дружить, осознал он вечером, когда, узнав новость в семье танов, вся усадьба безумствовала в массовом кутеже.

— Ох, не зря, не зря! — в один голос бубнили Гед и Аргерль.

— Мы слушали танские вопли ночами? — проворчала какая-то старушка из пожилых обитательниц.

— Не зря они приехали сюда, коль скоро Праматерь благословила их! — твердо отрезала хозяйка дома. Она по-прежнему была интересна и хороша, и сапфировые глаза Амракс явно унаследовал от неё.

Не зря, точно не зря, соглашался в душе Кхассав, участвуя в празднике, распевая песни, воздевая кубок с отличной медовухой из привозных запасов Лазурного дома.

* * *

Не зря он приехал сюда, думал раман, когда остальные еще не проснувшись, отсыпались после праздника.

Он подозвал Таира и перекинулся с ним парой фраз. Если Бану ссудит ему столько, сколько может, значит, надо, чтобы она могла побольше. И значит, пришел тот срок, когда танша, воспитанная в Багровом храме, чей девиз наказывал иметь опытные руки в обращении с золотом и временем, должна была получить доступ к особенным богатствам.

Таир соглашался со всеми доводами и отвечал на все вопросы. Получив необходимые сведения, Кхассав отдал приказ:

— Как только вернемся в Гавань Теней, кончай с Каамалом.

* * *

К концу ноября Кхассав мастерски колол дрова, разжигал камины, выучил несколько северных песен, освоил местный диалект, который особенно сильно прослушивался в речи не столько «астахирцев», сколько островитян, был свидетелем, что Харо и Анаис все-таки вступили в связь, привык к регулярным сношениям танов в гостиной зале, стал гостем на свадьбе Шухрана и веселушки Адальмы и доподлинно знал, что младший из братьев последней всегда имеет такой мрачный вид не потому, что злонравен, а потому что глух от осложнения острой лихорадки, настигшей его в юности.

Единственное, чего так и не выяснил Кхассав за срок выполнения первого условия — откуда все-таки у Бьё такое чудное прозвище.

* * *

Лиадала Тандарион, номинальная дочь короля Агравейна и Второй среди жриц, росла трудно. Первые несколько месяцев оказались особенно тяжелыми. Далеко немолодая, уставшая и лишенная жизненных сил молодости Нелла едва справлялась, и зачастую с малышкой находилась какая-нибудь из старших жриц.

Первое время девочка почти постоянно плакала. До хрипоты звала мать, не могла спать сама и не давала другим. Затем — отказалась есть, и еду в неё приходилось заталкивать почти силой. Наконец, по мнению храмовницы, произошло наиболее страшное — ребенок замкнулся в себе и окончательно перестал разговаривать с людьми.

Голос Лиадалы с тех пор стал слышен только ночами, когда во снах девочку мучали видения, и она никак не могла разобрать, что уже произошло, а что — еще нет.

Шиада в ту пору тоже просыпалась ночами — в утешающих объятиях Агравейна, заливаясь слезами от того, как надрывно слышит плач дочери по другую сторону Летнего моря. Или Завесы?

Это все мороки, видения, приговаривал Агравейн, стараясь успокоить. Но в отличие от дочери, Шиада хорошо различала реальность и варианты, которым еще предстоит случится, и знала, что где-то от мрачного ужаса неизвестности задыхается её дочь.

Шиада перестала спать ночами, уединяясь на балконе спальни, вглядываясь в темноту, гладя нарастающий живот. Было ли так же у неё самой, когда она пятилетним ребенком прибыла на Ангорат? Наверное, было, поправляла себя жрица. Она хорошо помнила свой страх перед тишиной и безмолвием обета молчания, когда настигает провидение Праматери. Но ведь покойная Мэррит, её собственная мать, успела объяснить дочери, хотя бы то, что увиденного не нужно ни бояться, ни прятаться от него.

Иногда в такие ночи Агравейн тоже просыпался, приходил на лоджию, кутал Шиаду в одеяло и говорил, что у неё под сердцем еще одна дочь, принцесса рода Тандарион, и королева обязана заботиться и о её здоровье тоже. А значит — самое время вернуться в тепло и поспать. Порой Шиада соглашалась, порой — целовала заботливую руку, пригревшую её, и отсылала короля спать в одиночестве. В другие случаи, утомленный работой или разбитый вином, которого накануне выпил больше разумного, Агравейн спал беспробудно и не всегда в их с Шиадой спальне.