Государевы конюхи - Далия Трускиновская

— Кто орет? — раздалось совсем близко.

— Приплелись! — злобно отвечал Стенька. — Как разбой — вас и не докличешься! Как налетчиков догнать — тут у вас брюхо и прихватило!

— Кто таков, сучий сын?! Чего лаешься?! — спросил старший караула, и тут лишь Стенька его признал.

Это были свои же соседи по Стрелецкой слободе, братья Морковы. Они и в караул посылались вместе — Василий, Герасим, Иван да Борис. Старший, Ждан, собирался оставить государеву службу и уже больше занимался иными делами, торговлишкой.

— Ивашка! Бориска! Я ж это, Стенька! Сосед!

— Сосе-е-е-ед?!?

— И точно!

— Что это тут было, Степа?

— Да налетчики же! Подьячего моего поднять помогите! — потребовал Стенька. — Под руки берите! Так! Гаврила Михайлович!..

Деревнин помотал непокрытой головой.

— Шапка! — Стенька кинулся шарить в снегу, отыскал деревнинскую шапку, ударил о колено, чтобы разом выбить, и как мог осторожно нахлобучил начальству на голову. — Надобно его до приказа довести!

— До бабки-знахарки его довести надобно, — сказал Герасим. — Не пришлось бы переполох выливать!

— Сперва — в приказ!

— А чего это на вас напали?

Стенька встал в пень.

— Шапки на месте, шубы на месте, — продолжал Бориска Морков. — Кошели?..

— Грамота!!! — воскликнул Стенька и замер, разинув рот.

— Какая грамота?

— Деревянная!

— Ну, брат, это не подьячему твоему, а тебе бабка переполох вылить должна!

Но Стеньке было не до шуток…

До Земского приказа добежали быстро. Крепкие братья Морковы так с двух сторон подхватили Деревнина — он и ногами, поди, снега не коснулся, по воздуху долетел. Стенька ворвался первый, всполошив подьячих до крайности. Следом внесли Гаврилу Михайловича. И началась суета вперемешку с великим возмущением.

На кого-кого, но на подьячего Земского приказа напасть?!

В трех шагах от самого Кремля?!

О том, что нападение-то было — на земского ярыжку, а подьячему досталось заодно, в тот миг никто и не подумал.

Земский приказ встал на дыбы!

Протасьев, неимоверно ругаясь, грохнул кулаком по столу — горшок с клеем подскочил и раскололся, все кинулись спасать готовые столбцы и чистую бумагу. Аникушка Давыдов порывался сам бежать со стрелецким караулом ловить налетчиков. Емельян Колесников грозился всю Москву вверх дном перевернуть, а особливо — Разбойный приказ, потому что налетчики уж точно пришлые, коли на человека, сопровождаемого земским ярыжкой, напасть осмелились. А ярыжку не признать — это слепым быть надо! Вон же на нем красные буквы, на самой груди, в пядень высотой! Справа — «земля», слева — «юс»!

На Деревнина вдруг напала икота. И Стеньке, пока его отпаивали ледяной водой, пришлось отвечать на все вопросы.

Стало ясно, что налетчики едва не совершили смертоубийства из-за деревянной книжицы…

— Точно вытащили? — не поверил ушам Колесников.

Стенька распахнул тулуп:

— Вот тут лежала! Чуть меня, сироту, не удавили из-за этой блядской грамоты!

Осознав случившуюся нелепицу, подьячие как-то сразу замолчали…

— А грамотка-то непростая… — молвил Аникей.

— Еретическая, говорят тебе!.. — не слишком уверенно добавил Протасьев.

В полной тишине из угла раздался бас:

— А мне-то как быть, батюшки, кормильцы? Товар стоит не прибранный, все разворуют!

Это напомнил о себе всеми позабытый Васька Похлебкин.

Коршунами налетели на него подьячие:

— У тебя в санях тело нашли! Что за тело? Не знаешь? Должен знать! Через это твое тело чуть людей не убили!..

— Да не знаю я ни черта!..

Ругались и разбирались допоздна.

Кто ни заглядывал в приказ — все слышали возмутительную повесть о нападении. И где! В трех шагах! На Никольской!..

Так этого дела оставлять нельзя.

Проучить налетчиков следует, чтобы всей Москве неповадно было!

Пусть знают, каково Земский приказ задевать!

Когда Деревнина отправили домой на извозчике с Аникеем Давыдовым, когда заново отобрали сказку у Похлебкина, старые приказные орлы, Протасьев с Колесниковым, усадили Стеньку перед собой и так принялись допрашивать — бедняга вспотел.

— Одно из двух, — сказал Протасьев. — Либо тот еретик, Арсений Грек, догадался и своих людишек за вами выслал — грамоту отобрать, уж больно полюбилась, либо, Степа, кто-то еще на торгу приметил, как ты ее в приказ понес, и шел за тобой, и вас с Деревниным попросту выследил.

— Да Грек же! — воскликнул Стенька. — Он старичишка драчливый, все бы ему воевать! Я и в келье-то у него насилу ту грамоту отнял!

— Не вопи. Ступай-ка лучше домой, время позднее, да берегись, как бы вдругорядь не напали. А завтра пойдешь туда, где вся эта докука приключилась, поспрашиваешь. Может, кто вокруг того места крутился и торговые люди его приметили?

— Безнадежная затея, — не одобрил Колесников.

— У тебя что получше найдется?

Пора было расходиться. Стенька вышел разом с Протасьевым.

Странно было видеть пространство у крыльца Земского приказа пустым. Тут обычно с раннего утра народ толокся. Они отошли немного.

— Что ж это Емельян застрял? — спросил Семен Алексеевич.

Стенька оглянулся.

Никто не спускался по ступеням, зато некая черная тень взлетела по ним торопливо и толкнула дверь.

— Кого еще черт на ночь глядя несет? — спросил Стенька.

Но не возвращаться же было.

— Может, Емельян с кем условился? — предположил Протасьев. — Мало ли — из Верха кто? Такой человек, что и днем ему приходить невместно, и к себе позвать не может? Дела-то разные бывают. Вот как-то у государыни из покоев чарка пропала — тоже ведь и нам потрудиться пришлось…

И они побрели дальше.

* * *

Треклятый Голован опять отличился.

— Данила!!! — заорал Богдаш, но было поздно.

Парень уже летел в одну сторону, а ведро с водой — в другую.

Богдаш кинулся помогать приятелю.

— Кость-то цела?

Данила ощупал бедро. Больно было чуть ли не до слез.

— Цела вроде…

— Что ж ты не поберегся? — принялся поучать, стоя рядом на корточках, Богдаш. — Знал же, что это за песья лодыга! Я гляжу — он ногу-то к пузу подтягивает и на тебя косится, а харя такая скверная! И как лягнет вбок! Сколько живу — ни разу не видывал, чтобы лошадь вот так, от пуза вбок, копытом била!