Дмитрий Донской - Николай Борисов

В следующем, 1388 году почти весь год новгородцы обсуждали важнейшее событие: добровольную отставку престарелого владыки Алексея, занимавшего кафедру без малого 30 лет (1359–1388), и выборы его преемника. Путем жеребьевки из трех кандидатов был избран один — игумен Спасо-Хутынского монастыря Иоанн. 7 мая 1388 года, на праздник Вознесения, он был торжественно введен в дом Святой Софии.

Утверждение названного новгородцами кандидата на кафедру было прерогативой митрополита всея Руси. Занимавший кафедру митрополит Пимен был постоянно занят хлопотами о своем утверждении в патриархии. Дело сильно затянулось. А между тем Новгород остро нуждался в авторитетном архипастыре, способном примирить враждующие аристократические кланы. Осенью 1388 года город охватила очередная боярская смута, сопровождавшаяся погромом дворов и массовыми драками.

Наконец 8 декабря 1388 года нареченный владыка выехал из Новгорода в Москву и 10 января 1389 года прибыл в столицу Русской церкви. Митрополит Пимен, собиравшийся в очередной вояж в Константинополь, поспешил закрыть новгородский вопрос и получить положенные дары и подношения. В воскресенье 17 января 1389 года Пимен в сослужении епископов Даниила Звенигородского, Феогноста Рязанского, Саввы Сарайского и Михаила Смоленского поставил Иоанна архиепископом Новгородским и Псковским (42, 94). Отдав положенные благодарности и справив пиры, новопоставленный владыка отправился восвояси. В воскресенье 8 февраля 1389 года Новгород торжественно встречал своего нового архипастыря. Рассказ летописца сквозит неподдельной радостью по поводу обретения городом своего духовного отца и молитвенника:

«И прииха (архиепископ Иоанн. — Н. Б.) в Новъград февраля в 8… и сретоша с кресты игумены и попове, конец Славна (Славенский „конец“ города находился ближе всего к Московской дороге, по которой возвращался владыка Иоанн. — Н. Б.), посадник и тысячкой и весь Новъград, възрадовашася радостию великою зело в той день о своем владыце» (18, 383).

Новому владыке предстоял долгий и тернистый, но славный путь. Он управлял беспокойной епархией долгих 27 лет, из которых значительную часть провел в московской тюрьме, куда упрятал его за строптивость митрополит Киприан. Уже первым своим деянием — пастырской поездкой в охваченный чумой Псков весной 1389 года — Иоанн доказал, что новгородцы не ошиблись в своем выборе. Все в Новгороде знали: в свое время знаменитый новгородский владыка Василий Калика (1331–1352) заплатил жизнью за подобную смелость.

Владыка Иоанн был таким же горячим патриотом Новгорода, как и его предшественник. Опасаясь новых военных угроз как со стороны Москвы, так и со стороны Вильно, он заключил договор с одним из влиятельных литовских князей — Семеном Ольгердовичем. Этот князь, известный также под языческим именем Лугвень, еще в 1388 году присылал в Новгород своих послов «хотя быти и седети на городках, чим володел Наримонт» (37, 351). Напомним читателю, что брат Ольгерда Наримонт, а затем его сын Патрикий получали в Новгороде в качестве «кормления» «пригороды» — Ладогу, Копорье и Лужское.

Во время московско-новгородской войны литовские князья не проявили боевого пыла. Похоже, что новгородцы именно по этой причине выпроводили Патрикия Наримонтовича. Однако присутствие Гедиминовичей на Волхове имело скорее политическое, чем военное значение. И потому владыка Иоанн утвердил договор с литовским князем Семеном Ольгердовичем.

Москва и Константинополь… Москва и Орда… Москва и Литва… И вот теперь — Москва и Новгород… Поход достиг своих конкретных целей. Но решен был, так сказать, «рабочий вопрос». В стратегическом отношении мало что изменилось. Характер отношений между Новгородом и великим княжением Владимирским остался неизменным. До тех дней, когда длинные обозы с новгородским серебром и закованными в цепи боярами потянутся в Москву, оставалось еще целое столетие.

Князь Дмитрий Иванович Донской поставил себя в русской истории достаточно высоко, чтобы не нуждаться в котурнах. Его живая личность — со всеми ее удачами и неудачами, достоинствами и недостатками — гораздо интереснее для потомков, нежели лубочный образ непобедимого богатыря. А потому не пропустим в жизнеописании князя и темной страницы — его неудачной войны с Рязанью. А начнем мы наши разыскания с того, что отделим реальность от мифа.

Летом 1380 года рязанский князь Олег, спасая свою вотчину, заискивал перед Мамаем. А через два года он с той же целью указал Тохтамышу броды на Оке. Отмщение пришло через несколько месяцев, когда Дмитрий Московский окончательно опустошил и без того опустошенное татарами Рязанское княжество. Такова обычная картина московско-рязанских отношений, растиражированная множеством учебников и солидных трудов. Но эта картина — обычный исторический миф, созданный в соответствии с присущим обывателю черно-белым представлением истории. В жизни всё было сложнее и многоцветнее…

Рязанское княжество находилось между ордынским молотом и московской наковальней. В сходном положении было и зажатое между Литвой и Москвой Смоленское княжество. Такая география заставляла местных правителей вести уклончивую политику, постоянно лавируя и выскальзывая из опасного положения. По существу, это была непрерывная борьба за выживание. Используя в этой борьбе все доступные им виды оружия, местные князья предстают перед потомками в образе беспринципных злодеев. В действительности же эти суровые люди заслуживают если не прощения, то во всяком случае понимания.

«До сражения 1380 г. на Куликовом поле московско-рязанские отношения не отличались определенностью» (221, 205). Это наблюдение современного историка можно продолжить: отношения «не отличались определенностью» и после Куликовской битвы. Более того, московско-рязанские отношения на протяжении всего XIV столетия отмечены иррациональностью и непредсказуемостью. Стороны заключают договоры только с тем, чтобы их немедленно нарушить, мстят друг другу за какие-то неведомые нам и, вероятно, глубоко личные обиды, задыхаются от ненависти — и вдруг по одному слову преподобного Сергия Радонежского раскрывают объятия, заключают вечный мир, скрепляют его узами неравного брака и никогда более не поднимают руки друг на друга…

Вся эта фантасмагория, возможно, имела какое-то рациональное объяснение. Но оставим истории ее загадки.

Известно, что исторические мифы бывают «белые» и «черные». Не посягая на историческую мифологию как таковую — ибо только в виде мифа история становится пригодной для массового потребления, — заметим, что «черный миф» об Олеге Рязанском — предателе общерусского дела — рассыпается при свете научной критики.

Прежде всего, Олег, насколько известно, по состоянию на лето 1380 года не имел каких-то письменных или устных обязательств поддерживать Дмитрия в войне с Ордой. Соответственно, и его отстраненность от Мамаева побоища едва ли заслуживала клейма «предательства». Скорее, это «гибкая политика» или банальный эгоизм, которым грешили все тогдашние князья.