ЖД (авторская редакция) - Дмитрий Львович Быков

— Что за Руслан? — тихо спросил Громов, когда они отошли на безопасное расстояние.

— А вы не знаете разве, товарищ капитан? — изумленно переспросил рядовой. — Иерей Плоскорылов рассказывал.

— Я не слушаю лекции иерея Плоскорылова, — еле сдерживая ярость, ответил Громов. Сама мысль о том, что он, боевой офицер, мог таскаться на лекции штабного жирдяя, сроду не бывавшего в окопе, выводила его из себя.

— А… А то в Баскакове всех офицеров таскают.

— Это не офицеры, а штабисты.

— Да-да, конечно, — заторопился Воронов. — Он, короче, рассказывал — а они до солдат доводили, — что есть такой Руслан Блатский, спонсор православного воинства. Они в Блатске, конечно, не особо разбирают, кто за кого, но он очень в Бога верует. Поэтому спонсирует православное воинство. А Нодари Батумский не верует и спонсирует ЖД. Это у них игра такая, я еще дома слыхал. Вроде тотализатора. Но Руслан — он очень уважаемый в православном воинстве, он за границей консервы закупает и вообще, говорят, много помог.

— Надо было мне слушать Плоскорылова, — сказал Громов. — Интересные спонсоры у православного воинства…

— А для вас разве что-нибудь изменится? — простодушно спросил Воронов. — Вы же все равно долг исполняете. Так какая вам разница, на чьи деньги?

Громов хотел было сказать Воронову, что он много разговаривает, но вспомнил, что Воронов выручает его уже во второй раз. Вдобавок ему было стыдно перед ним — ведь это по его вине они вместо Копосова заехали в Блатск. Черт ногу сломит с этими названиями, бесконечными деревнями и автобусами, ходящими через день. Так они точно не поспеют в назначенный Гуровым срок и не встретят чертову девку с ее чертовым покровителем. Громов заблудился не по своей вине — он отлично ориентировался на местности, но все старые карты давно врали, а новых не составляли. Одних деревень не существовало уже к началу войны, другие спалили во время первых боев, когда еще стреляли по-настоящему, а третьи переименовывались захватчиками — одних Новых Иерусалимов и Китежей появилось по десятку. Правду сказать, уже на выходе из леса они взяли западней, чем надо, — или Черепанов нарочно указал неверный ориентир, — но вместо Копосова они вышли в Чумичкино, а в Чумичкине единственная старуха, доживавшая там век в серой избе среди засаленных тряпок, сказала им, что надо идти на бетонку, там ходит автобус. Автобус и завез их в Блатск — кто же знал, что там есть другой автобус, до Копосова? Чудом было то, что им встретился хоть какой-то…

— И что, теперь нам к Руслану? — спросил Громов.

— Нет, к Руслану не надо. У меня к нему нет никакой малявы.

— Я вот думаю, Воронов, — сказал Громов задумчиво. — Малый ты вроде неглупый, даже с реакцией. Что ж ничего не выдумал, когда тебя на дознание таскали? Тебя ж расстреляли без пять минут. Или нет?

— Почти расстреляли, — с готовностью произнес Воронов. Он даже не дергался, когда капитан прикасался к его главной болевой точке.

— Что ж ты, отмазаться не мог?

— Да я, как бы сказать… — замялся Воронов. — Они же меня не за что-то хотели расстрелять, а потому что.

— И почему же?

— Вот этого я, товарищ капитан, внятно не расскажу, — виновато сказал Воронов. — Что-то есть, наверное. Я и сам во время допроса, когда меня капитан Евдокимов вызвал, — что-то такое чувствовал с самого начала, а как сказать — не понимаю. В общем, мы разные с ним люди, совершенно разные. И рядовой Пахарев, который меня охранял, — тоже совершенно другой человек. И вот за это самое они меня, кажется, хотели расстрелять, потому что не мог же я, в самом деле, кого-то предать? Я и написать никому ничего не успел, кроме как домой. Они ведь не всех, это самое… А во мне, вероятно, что-то такое было…

— Может, именно реакция? — спросил Громов. — Они шустрых не любят, это я знаю. Если солдат соображает, СМЕРШевцы его всегда подозревают. — Ему неприятно, конечно, было ругать офицерство перед рядовым, тут было прямое нарушение воинской этики, — но Громов уже понял, что Воронов, вероятно, не совсем простой рядовой, и Гуров не просто так, для транспортировки в Москву, дал его Громову в дорогу. Не то чтобы он служил талисманом, но кое для каких ситуаций, в которых Громов пасовал, он безусловно годился.

— Да не реакция, — поморщился Воронов. — Какая у меня особенная реакция… Так, могу иногда что-то сказать к месту, а вообще-то я зоолог по образованию, и то незаконченный. Меня со второго курса призвали.

— Ну, с этой публикой только зоологу и разбираться, — сказал Громов. — Валить надо отсюда, да побыстрей.

— Автобус нескоро, — сказал Воронов. — Пообедать успеем. Можем мы пообедать, товарищ капитан?

3

Ресторан «Циля Целенькая» располагался неподалеку от автовокзала. Громов допускал, что цены в Блатске страшные, но до четырех в самом деле надо было себя куда-то деть: честно говоря, он боялся ходить по городу. Здесь было пространство нечеловеческой логики, в которой ему, с его прямолинейными представлениями, нечего было делать: они с Вороновым запросто могли угодить в ловушку, и даже сказочная способность Воронова выкручиваться никого бы не спасла. В городе на каждом углу шла игра, девки заманивали прохожих в притоны, в любой подворотне кого-то резали — Блатск, казалось Громову, управлялся тысячей сложных законов, прописанных в блатном кодексе, а в этом кодексе он ничего не петрил. Если бы Громов был чуть сообразительней и не брезговал задуматься о блатных всерьез, он бы давно уже понял, что суть блатского закона чрезвычайно проста: надо вести себя максимально отвратительным образом, и тогда ты всегда будешь прав. В этом смысле блатные действовали строго по антихристианской доктрине: если христианство предполагает, что всегда надо быть чуть лучше оппонента, — блатные верили, что надо быть хуже, и не чуть, а значительно; это роднило их как с варяжством, так и с хазарством, у которых по этой части особенных расхождений не было. Среди блатных примерно поровну были представлены варяги, хазары и представители гордого Кавказа, тоже не отличавшиеся щепетильностью: от них блатные унаследовали гордость и культ внешней респектабельности. Именно на Кавказе додумались, что трусу и вору выгодней всего позиционировать себя, устраивая истерику по ерундовым поводам: кто-то не так отозвался о двоюродном дяде его тетки (именно для этой цели велся придирчивый учет разветвленной родни), кто-то посмотрел на его пятиюродную сестру, только что распустившийся цвэток, каковому цвэтку сам горец только что бросил «Пошла вон, сучка!» — за то, что цвэток