Превыше всего. Роман о церковной, нецерковной и антицерковной жизни - Дмитрий Саввин

– Объяснять?..

И вот тут-то Юра и рассказал о том, о чем он уже давно думал. По его плану, для разъяснения окружающим сути их «борьбы» следовало заняться пропагандой – а именно, изготовить некоторое количество листовок и раскидать их по почтовым ящикам и расклеить по стенам. Пару лозунгов можно было и просто написать на стене. В результате всей этой деятельности, по замыслу Юры, должна была сформироваться организация (он даже придумал ей название: «Русская народная воля»), которая поведет наступление на тафаларов. Как именно – он пока еще не придумал. Да это было и не так-то уж важно. Через несколько месяцев, с весенним призывом, он должен был на два года отправиться в Советскую армию, и потому о стратегической перспективе особо не задумывался. Что же до его друзей, то им инициатива с листовками тоже показалась интересной. И вскоре такая листовка была сочинена и написана в двадцати экземплярах. (На большее, ввиду отсутствия какой бы то ни было множительной техники, взойти не удалось.)

О том, что из-за всего этого могут быть какие-то проблемы с милицией, Юра и его друзья не задумывались. Во-первых, как и почти все молодые люди с рабочих окраин Кыгыл-Мэхэ, они росли с сознанием того, что в тюрьму попадают если не все, то почти все «нормальные пацаны» и «мужики». Разговоры о том, кого судят, кто сел, а кто недавно «откинулся», были обычными во дворах, где они проводили большую часть времени. Поэтому к риску попасть на зону здесь относились без восторга, но и без особого страха – примерно так, как относятся к неизбежной плановой операции. Во-вторых, уличные драки, если в них участвовала только рабочая молодежь и если обходилось без летальных исходов, по умолчанию считались нормой и никак не преследовались. А в-третьих, не только Юра, но и многие его друзья должны были в этот год отправиться в армию – не весной, так осенью. И милиционеры в таких случаях проявляли особую снисходительность, предоставляя вооруженным силам СССР выполнять функцию исправительного учреждения и не задерживая будущих призывников даже в случае довольно явной уголовки – по крайней мере, не задерживая всерьез.

Надо сказать, что расчет Юры Тарутина по-своему оправдался. С милицией у него проблем не возникло. Проблемы возникли с КГБ.

До тех пор, пока речь шла об уличных драках – пусть даже иногда происходивших по национальному признаку, – госбезопасность это никак не интересовало. Ежели рабочий класс вышибает сам себе зубы, так это его, класса-гегемона, право. А вот написание листовки, в которой перечислялись претензии к тафаларам, да еще и разговоры о какой-то новой «народной воле» – это уже шло совсем по иному ранжиру. Это уже было создание антисоветской организации и ведение антисоветской националистической пропаганды. А поскольку в Тафаларии антисоветчиков было совсем немного, то вся кыгыл-мэхинская гэбэшная «пятерка» тут же встала на дыбы.

Юра старательно приклеил на торец одной из хрущевок в своем районе написанное от руки воззвание с требованием «обуздать тафаларов» и «запретить притеснение русских». Была половина второго ночи, неразбитых фонарей вокруг не было, как не было и прохожих, и можно было не опасаться посторонних глаз. Он еще раз, от середины к краям, взялся разглаживать листовку, как за его спиной раздался голос:

– Юрий Денисович!

Сначала он даже не сообразил, что это обращаются к нему – впервые в жизни его назвали по имени-отчеству. Потом сверкнули вспышки фотоаппарата, свет фонарей – в общем, «антисоветчик и националист» Юрий Денисович Тарутин был взят с поличным. Чему, по наивности, очень удивился. Хотя ничего удивительного здесь не было – и он, и его затея были обречены на провал с того момента, как он поведал об этом своим друзьям. Среди которых оказался и один гэбэшный сексот, который «сигнализировал» о намечающемся «акте» в тот же день. В результате арест Тарутина стал делом техники – причем совсем нехитрой техники.

Вместе с Юрой было арестовано и трое его друзей, участвовавших в обсуждении текста листовки и ее изготовлении. Получалось скверно, ибо речь шла уже об организации. Но хуже всего для Юры Тарутина оказалось то, что если его друзья еще только собирались праздновать свои восемнадцатые дни рождения и потому формально шли как несовершеннолетние, то он собственное восемнадцатилетие отметил за десять дней до того. И потому мало того что числился организатором, но еще и должен был отвечать «по всей строгости». А насчет строгости сомневаться не приходилось: делом заинтересовались в Москве, тафаларский обком поставил его «на контроль», и теперь остановить завертевшиеся жернова местного управления КГБ было бы очень трудно даже людям с большими связями.

К числу которых ни Юра, ни его мама никогда не принадлежали.

* * *

– Интересно у вас, Юрий Денисович, получается, – мягко, размеренно ронял фразы Петр Никандрович – майор госбезопасности, занимавшийся делом «группы Тарутина». – Помогать готовы, и в содеянном раскаиваетесь, а вспомнить ничего не можете…

Дело двигалось к своему логическому завершению. Юра почти сразу дал признательные показания, так же обстояли дела и с его друзьями, ввязавшимися с историю с «русской народной волей». Петр Никандрович, самый старый сотрудник местной «пятой линии» УКГБ, был весьма опытным опером и потому сразу же сообразил, что никакого реального «националистического подполья» здесь и близко не было. А были большие дети, решившие сыграть на той территории, на которой играть было категорически запрещено. А потому и работать с ними надо как с подростками. То есть сначала как следует напугать, а потом – подружиться и стать для них в одном лице и мамой, и папой, и учителем жизни. После чего уже можно и документы для суда оформлять.

Сейчас этот процесс уже почти завершился. Юра Тарутин давно уже признался в том, что «организованную группу» замыслил он, и уже много раз заявил, что он об этом очень сожалеет и что и в мыслях у него не было идти против советской власти.

– Мы же за Родину! За советскую власть! – горячо повторял он вовремя допросов.

– Это хорошо, – примирительно и тактично отвечал Петр Никандрович. – Но только как-то странно получается. Вроде бы за советскую власть, а в листовке пишете, что тафалары все захватили, что русских якобы притесняют. Что же получается? Говорите, что за советскую власть, а на деле выступаете против ленинской национальной политики? А значит, и против советского строя?

– Нет… Не против, ничего подобного! – с той же горячностью протестовал Юра. – Мы ж не против дружбы народов, что все люди братья… Мы ж против перегибов… Злоупотреблений… Против национализма, на самом деле! За то, чтобы законы советские соблюдались!

Петр Никандрович глядел на него большими, влажными и лучистыми глазами и понимающе кивал, изредка делая пометки в лежащем перед ним блокноте. И, выслушав не перебивая, после небольшой паузы сказал:

– Видите ли, Юрий Денисович, – он всегда, в соответствии с требованиями закона и неписанными нормами чекистской властной вежливости, именовал Юру по имени-отчеству и на «вы». – Я вас очень хорошо понимаю. И то, что вы говорите, да и ранее говорили… Если так посмотреть, то нельзя не признать – сами понимаете, мы ведь тоже не слепые и не гестаповцы какие-нибудь – есть и перегибы отдельные, и напряженность кое-какая в межнациональных отношениях. Есть, в общем, проблемы. Но одно дело – видеть эти проблемы, сообщать о них как полагается, в установленном порядке, обсуждать – на комсомольских собраниях, например, обсуждать, как положено комсомольцам, честно, открыто, без обиняков… А другое – тайную деятельность начинать, пропаганду среди людей вести. Это же на деле выходит в обход власти! А значит, прямо против советского государства действовать!