Русская нация, или Рассказ об истории ее отсутствия - Сергей Михайлович Сергеев

В итоге Пришвин приходит к грустному выводу: «…скорее всего, существует бессмертная еврейская либеральная партия, для которой выступление „русской“ партии, вроде панферовской, только выходка русской некультурности. Каждый большой, независимый русский талант для еврея является сучком, на который сядет он, и потому каждый русский незаменимый талант надо беречь, а талант заменимый надо заменить евреем. Эта простая политика у нас останется до тех пор, пока не нарастет большая русская интеллигенция».

Интуиция не подвела Пришвина: если из политической элиты, а также из силовых структур и ВПК евреи оказались во многом вытеснены, то в интеллигентской среде «еврейская либеральная партия» оказалась воистину «бессмертной» – ее потомственно-кланово сложившееся влияние в сфере науки, культуры, образования оставалось огромным. «По уровню образования евреи к концу 1950-х гг. значительно обгоняли другие советские национальности. В РСФСР из 1000 евреев 556 имели среднее и высшее образование, а аналогичный показатель для русских составлял 82. В подавляющем своем большинстве евреи входили в социальные страты служащих и интеллигенции, и поэтому по уровню урбанизации они так же лидировали: в РСФСР доля евреев-горожан составляла 94,8 % (у русских – 54,9 %). Это нацменьшинство проживало по преимуществу в крупных городах страны: в Москве числилось 239 246 евреев (4 % от всего населения столицы), Ленинграде – 168 246 (5,8 %), в Киеве – 153 466 (14 %)» (Г. В. Костырченко). Даже после нескольких лет активной еврейской эмиграции число евреев – научных работников составило в 1973 более 6 %. «Еврейское население, составляя 0,69 процента от всего населения страны, представлено в ее политической и культурной жизни в масштабах не менее 10–20 процентов», – заявил в 1986 г. Горбачев.

Важно отметить, что с середины 1960-х евреи перестали быть самой просоветской этнической группой населения, а параллельно вытеснению их из высших эшелонов политической элиты, напротив, сделались основой антисоветской оппозиции, что видно по их незаурядной активности в диссидентском движении. В годы перестройки евреи снова явились «проводниками модернизации», на сей раз капиталистической, подтверждая этим еще одно пророчество Пришвина 1937 г.: «Положение толкача Кагановича никогда не удовлетворит еврея: рано или поздно он возвратит свой советский паспорт и потребует капитализма».

Во время арабо-израильских войн среди евреев СССР стал пробуждаться национализм. Юдофильски настроенный драматург А. К. Гладков записал в дневнике в июле 1967 г.: «Любопытно, как израильско-арабское столкновение стимулировало рост еврейского национализма у нас, даже в исконно космополитско-ассимиляторской среде. Яркий пример Л. Сегодня я напомнил ему, как всего год или полтора назад он яростно спорил со мной о невозможности отрицать генетическую наследственность и о том, что есть у людей „славянское“, „немецкое“, „еврейское“. Сегодня, когда он говорил о национализме как движущей силе истории, я напомнил ему этот спор, в котором он отрицал „национальное“ в любом виде[,] и он сказал: – Значит, тогда я был неправ… Но он неправ и нынче, ибо опять верит в крайнюю точку зрения и готов все мерить мерилом национального… Пожалуй, сколько ни живу, я еще не видел такого цветения у нас еврейского национализма».

А что же русский национализм? Как видно из предыдущего изложения, в 1920-х – начале 1930-х не то что национализм, сама сфера национального как таковая была для русских фактически табуирована. Показателен пассаж из записных книжек 1926 г. известного советского литературоведа Л. Я. Гинзбург, человека вполне «просоветского» круга Тынянова, Шкловского, Эйхенбаума: «У нас сейчас допускаются всяческие национальные чувства, за исключением великороссийских. Даже еврейский национализм, разбитый революцией в лице сионистов и еврейских меньшевиков, начинает теперь возрождаться политикой нацменьшинств. Внутри Союза Украина, Грузия фигурируют как Украина, Грузия, но Россия – слово, не одобренное цензурой, о ней всегда нужно помнить, что она РСФСР. Это имеет свой хоть и не логический, но исторический смысл: великорусский национализм слишком связан с идеологией контрреволюции (патриотизм), но это жестоко оскорбляет нас в нашей преданности русской культуре».

Иначе как русофобским официозный дискурс того времени не назовешь. В программной работе вождя партии и председателя правительства о русских – без всяких попыток их социальной дифференциации – говорилось как о «так называемой „великой“ нации (хотя великой только своими насилиями, великой только так, как велик держиморда)». Главный теоретик партии Бухарин вплоть до 1936 г. печатно пропагандировал концепцию «русские – „нация обломовых“» и бдительно боролся с любыми проявлениями «великорусского шовинизма» (в том числе и в поэзии Есенина – см. его статью 1924 г. «Злые заметки»). Наркомпрос А. В. Луначарский задачу советского образования видел в том, чтобы русские, «если у них есть предубеждение в пользу русского народа, русского языка или русского села… должны осознать, что это чувство – самое неразумное предубеждение». Замнаркомпрос, практически официальный руководитель советской исторической науки М. Н. Покровский объявлял, что «„русская история“ – есть контрреволюционный термин», и доказывал, что «великорусская народность» – фикция буржуазных историков.

Целый хор «пролетарских поэтов» – Демьян Бедный, А. Безыменский, Джек Алтаузен, В. Александровский, А. Ясный и проч. (имя им легион…) – на разные лады проклинал само «растреклятое» слово «Русь», «чтоб слова такого не вымолвить ввек» (Безыменский). В 1931 г. партийный критик О. М. Бескин, директивно и издевательски обвиняя так называемых крестьянских поэтов (Н. Клюева, С. Клычкова, П. Орешина) в таких страшных преступлениях, как «славянофильство», «русопятство», «погружение в глубины „народного духа“ и красоты „национального фольклора“», а главное, в именовании СССР – «Советской Русью», предельно откровенно написал: «Великодержавнику Клычкову никогда не понять, не дойти до того, что Октябрьская революция – не русская революция».

Тотальное отречение от русского прошлого выразилось и в настоящей оргии разрушения. К концу 1930-х из 80 тыс. православных храмов сохранилось лишь 19 тыс., большинство которых использовалось под разного рода хозяйственные помещения или клубы. В невероятных масштабах истреблялись иконы. Гибли и светские исторические памятники, в том числе связанные с войной 1812 г. Подверглись уничтожению или надругательству могилы героев Куликовской битвы, Минина и Пожарского, генерала Багратиона.

Стремясь ликвидировать политически опасный, «контрреволюционный» русский национализм, с одной стороны, и пригнуть русских под ярмо «позитивной дискриминации» – с другой, большевики сформулировали официальную государственную доктрину, согласно которой «русский народ должен расплачиваться за свои прежние привилегии и шовинизм» – «русские зачислялись теперь в разряд угнетающей нации, несмотря на то что до 1917 г. русские крестьяне едва ли в большей мере чувствовали свое родство с правящей элитой, чем сельские жители в нерусских регионах России»; «русская нация… предстала в отталкивающем облике некоего союза угнетателей» (Й. Баберовски). То есть марксистами-большевиками были забыты всякие классовые критерии – русских дискриминировали по этническому принципу, это в равной степени касалось и интеллигенции, и крестьянства, и рабочего класса. «Традиционная русская культура была осуждена как культура угнетателей» (Т. Мартин).