Морок - Михаил Щукин

– Иван, я, наверное, уйду.

Хотел сказать твердо, решительно, а получилось по-детски растерянно, и он, поняв, что так получилось, виновато улыбнулся.

«Да он же… боится меня, – неожиданно поразился Иван. – Почему он меня боится? Ведь я ему не хочу зла. Разве я боялся Петра Зулина?»

Петр Зулин сейчас живет в городе. Уехал, когда пошли разговоры, что Белую речку снесут. А тогда, когда Иван попал после училища под его начало, он работал на комбайне. Мгновенно, ярко вспомнилось…

…Жара, пыль, точно такой же сентябрь. Иван за штурвалом. Трясется и дрожит, как в лихорадке, комбайн. Плохо слушается еще неуверенных рук. А внизу на земле поспевает быстрым шагом Петр Зулин, и сквозь гул доносится его резкий, сердитый голос:

– Газу! Скидывай теперь! Легше! Легше! Не дрова рубишь!

Мужики над Петром, над его методой обучения смеялись. Действительно, такого, пожалуй, нигде не увидишь. Но Иван-то знает, что такое было, что несколько уроков Петра заменили ему всю училищную практику.

Так почему же он сейчас раздражается? Отвечать надо прямо. Глядя на посиневший кончик указательного пальца Вальки, Иван ответил: очень хочется, чтобы хорошо и ладно было сразу. Безо всяких. Сели и поехали. Создали звено, и оно сразу стало золотым. Ждать не хотелось, а Валька растягивал ожидание и поэтому раздражал. Но ведь кто-то должен ему помочь встать на ноги! И ведь кто-то должен думать не только о своей выгоде, но и о судьбе всего урожая. А эту судьбу ни Иван, ни Федор, пусть они хоть каждый день по рекорду ставят, вдвоем не решат. Ее надо решать вместе.

– Палец-то размотай, синий уже.

– Иван, я сказал…

– А я не слышал. Отец говорит, что ремни из Сельхозтехники только завтра привезут. Ничего, выкрутимся, подожди.

Иван побежал через поле к комбайну Федора. Тот, не останавливая комбайна, лишь наклонив голову, сразу отрезал:

– Не дам!

– Погоди, я еще ничего не сказал.

Иван знал, что у Федора на комбайне есть особый ящик, где всегда лежат самые необходимые запчасти. Федор добывал их через знакомого, работавшего в Сельхозтехнике. Ящик, где они лежали, всегда был под замком.

– Послушай сначала.

– И так знаю, что просить прибежал. Чего там у него?

– Ремень.

– Не дам!

– Завтра привезут. Слышишь, Федор? Привезут – и сразу тебе вернем.

– Нет. Сказал нет, значит, нет.

Федор отвернулся, прочней, удобней устроил свое мощное тело на сиденье и включил скорость. Комбайн тронулся. Издали Федор был похож на неподвижную глыбу. Иван не удержался, вдогонку зло крикнул:

– Куркуль!

Глыба даже не пошевелилась. Такими штучками Федора не проймешь.

Проходя мимо куч соломы, Иван машинально выдергивал пустые, уже обмолоченные колосья, разминал в пальцах. Ни одного зернышка. Куркуль-то куркуль, а работать умеет. Комбайн отрегулирован, как часики.

Валька уныло дожидался Ивана и крутил в руках ремень, словно прикидывая, как его можно соединить.

– Значит, давай так. Придет машина, садись – и в деревню. Отца найдешь, передай – пусть хоть из-под земли ремень достает. Понял? Возьми мой мотоцикл. Быстрей будет.

Огурец гнал свой комбайн уже от другого конца поля, поравнялся, спорхнул вниз. На ходу вышибая папиросу из пачки и закуривая, подошел, снял кепку, раскланялся перед Валькой.

– С пензией вас, дорогой сэр. Чаво ишшо лопнуло?

– Перестань. Ремень вон.

– А Федор, конечно, комбинацию из трех пальцев. Нет, Ваньша, с таким народом ударный коллектив не создашь. По философии, у нас мышление единоличника.

– Перестань. Хватит лясы точить. Давай, Валентин, и скажи – пусть хоть из-под земли выроет.

Огурец поплевал на окурок, проверил – потух ли он, и щелчком запустил его высоко вверх. Пошел, но остановился, вернулся.

– Ваньша, дохлое дело. Глянь на этого ангелочка – он полгода просить будет. Давай лучше я сгоняю. Ремень будет. Валька, дуй на мой агрегат. Только не покалечь.

– Куда ты собрался?

– Какая разница. Отпускаешь?

– Валяй.

Треск мотоцикла прорезался сквозь гул комбайна и скоро затерялся.

Снова дрожь железа, пыль и метры, метры поля. Складываясь, они составляли километры, длинную, немереную дорогу. Конца ей еще не было видно. Солнце клонилось к западу, жаркий, сухой день угасал, и сильнее чувствовалась усталость. Руки и ноги наливались тяжестью, голова гудела, и возникало желание выключить мотор, спуститься на твердую, не дрожащую под ногами землю, добрести до кучи соломы, раскинуть руки и упасть спиной на мягкие, сухие стебли. Закрыть глаза и уснуть.

Иван встряхнул головой. Чего доброго, еще и вправду уснешь. Крепче ухватил штурвал. По привычке оглянулся. Валька на комбайне Огурца и Федор на своем двигались следом.

Ближе к вечеру потянул легкий ветерок, он сносил от комбайнов облака пыли, и они растягивались густыми, рваными лентами, неровно наползали на стоящий еще хлеб и там рассеивались. Дышать становилось легче. Но освежающий ветерок Ивана не радовал, он боялся, как бы вместе с ветерком не пришел дождь. Урывками поглядывал на небо. Оно пока было чистым. Может, пронесет, надеялся Иван, хотя на его памяти еще не было ни одной уборки, которая обошлась бы без дождей или снега. И снова мысли крутились вокруг звена. Если они сами не справятся, опять придется вызывать помощников. А еще хуже, если хлеб снова останется на поле.

Иван даже представить не мог, что тогда будет с ним. Ведь обязательно скажут – назвонил и заглох. А главное – на корню загубится важное дело, и в звено потом никого на аркане не затащишь. И вообще, по своим ли силам он схватил груз? Смогут ли они когда-нибудь, такие разные, Валька, Огурец и Федор, стать под его началом одним целым.

В привычный уже шум комбайновых моторов снова врезался треск мотоцикла. Иван машинально взглянул на циферблат. Ого! Два с половиной часа промелькнуло, даже не заметил. Быстро, словно настеганное, летит время.

Огурец привез ремень. Иван видел, как они вдвоем с Валькой быстро пристроили его на место. Интересно, где Огурец раздобыл ремень? Иван не сомневался: или выклянчил, или просто-напросто спер. Но думать об этом не хотелось. Ладно, как-нибудь… Главное, что все комбайны снова ползут по полю, преодолевая длинную дорогу.

Солнце скатилось за дальний колок, желтая листва, подсвеченная его лучами, ослепительно вспыхнула на короткое время и погасла. И сразу же поползли сумерки. Незаметно, неслышно крались они по неубранному хлебу, по колкому жнивью, переползали через кучи соломы, сливались и затушевывали дневные краски. Полусвет-полумрак зыбко плыл и покачивался над полем.

Но комбайны шли не останавливаясь. Один за другим выбрасывали желтые лучи света от фар, расталкивали густеющую темноту и не прерывали своего монотонного, надсадного гула.