Титус Гроан - Мервин Пик

Они вспархивали, посылая в капельный воздух лучи различной протяженности – в зависимости от размаха их крыльев. Огромные, раскидистые лапы кедров, простертые одна над другой зелеными, сочащимися влагой террасами, давали укрытие лучшее, нежели иные деревья.

И уж совсем не давал такового каштан: конюшенные мальчишки, облепившие его верхние ветки, могли бы сидеть прямо в озере – мокрее б не стали.

То же можно было сказать и о Внешних, столпившихся на берегу, об этой надменной, нищей конгрегации. Истыканная иглами дождя вода, у которой они стояли, совсем их не отражала.

Затащить на помост Баркентина – эта задача оказалась самой сложной и неприятной из всех, выпавших нынче должностным. Выполнялась она под аккомпанемент такой омерзительной ругани, что даже иссохшая нога старика покраснела, наверное, под мешковиной. Нога, надо полагать, много чего наслышалась за долгие годы, однако в это утро вдруг пробудившийся в ней стыд за то, насколько низко способна пасть верхняя половина родного ей тела, залил ее краской от бедра до ногтей на пальцах. Только и осталось ей утешения, что пагубное влияние хозяйской брани не распространяется ниже легких, а стало быть, все недуги, кои выпали ей на долю, носили характер исключительно телесный.

Усевшись в высокоспинное кресло «Вографления», Баркентин разгневанно запихал под него костыль и занялся отжиманием бороды. К этому времени Фуксия уже взобралась на свой кедр. Ей полагалось отдельное дерево, под ним было относительно сухо – плотная листва нависала почти над самым помостом, и Фуксия принялась разглядывать стоявших за озером Внешних. Что в них было такое, что встревожило ее – в этих людях, обитающих за Внешней Стеной? Почему ей стало не по себе? Они словно владели некой нечистой тайной и были способны, когда придет время, обратить ее к своей выгоде, создав угрозу безопасности Замка. Да, но ведь они же бессильны. Все они зависят от благорасположения Горменгаста. Что они могут? Тут Фуксия заметила женщину, стоявшую несколько в стороне от толпы. Ее ступни, погруженные в воду. Младенца на руках. Пристальной Фуксии на быстрый миг показалось, будто она различила, как по ручонкам дитяти стекают странно темные струи дождя. Она протерла глаза, вгляделась снова. Слишком далеко. Ничего толком не разберешь.

Но вот и должностные взобрались на удушенный плющом ильм, с поломанных конечностей которого свисали бессильные сухожилия.

Тетушек, сидевших на платформе четвертого кедра, била дрожь, обе крепко сжимали губы. Смерть восседала близ них, мешая вникать в происходящее.

Баркентин заговорил, старческий голос его, скрежеща, прорезал теплую морось. Голос этот был слышен повсюду, ибо никто не замечал больше звуков дождя. Ровный шум его длился уже так долго, что стал неслышимым. Остановись он внезапно, наступившая тишь произвела бы впечатленье удара.

Стирпайк всматривался сквозь ветви в Фуксию. Вот с кем будет непросто, впрочем, это всего лишь вопрос тщательного планирования. Главное – не спешить. Шаг за шагом. Характер ее для него не секрет. Простовата – до того простовата, что даже обидно; склонна впадать в неистовство по самым дурацким поводам; своевольна – но при всем при том девчонка она и есть девчонка, напугать ее или улестить ничего ровным счетом не стоит; нелепо верна тем немногим друзьям, что у нее имеются; однако посеять в ней недоверие к ним будет проще простого. Господи, как же все просто! В этом-то вся и загвоздка. Конечно, есть еще Титус, – но для чего и существуют проблемы, как не для того, чтобы их разрешать? Стирпайк причмокнул, посасывая дупло в зубе.

Прюнскваллор в двадцатый раз протер очки. Он всматривался в Стирпайка, всматривавшегося в Фуксию. Баркентина, тараторившего свое катехизмическое соло со всей быстротой, на какую он был способен (старика уже начал донимать ревматизм), Доктор не слушал.

– …и будет вовек свято верен замку отцов своих и землям, к оному прилежащим. И будет в букве и в духе защищать его всеми силами от вторжения чужеродных слов. И будет соблюдать священные ритуалы его, и чтить шлем свой, и в должный срок станет внушать первому отпрыску мужеска пола, порожденному от чресел его, уважение к каждому камню, покамест не соединится он с праотцами своими в гробнице, обратясь в звено нерушимой цепи Гроанов. Да будет так.

Баркентин ладонью отер с лица воду и снова отжал бороду. Затем нашарил под креслом костыль и встал. Свободной рукой он отпихнул в сторону ветку и крикнул вниз:

– Готовы, дармоглоты?

Двое Плотогонов были готовы давно. Они уже переняли Титуса у нянюшки Шлакк и стояли на подтянутом к берегу плоту из веток каштана. Титус, маленький, как куколка, сидел у их ног в самой середке плота. Сепиевые волосы липли к лицу и шее мальчика. В фиалковых глазах различался несильный испуг. Белая рубаха облегала его, являя взглядам все подробности строения некрупного тельца.

Она как будто светилась.

– Отталкивайтесь, чтоб вам пусто было! Отталкивайтесь! – взревел Баркентин. Голос его пропорол поверхность воды с востока на запад.

Раз за разом налегая на шесты, двое мужчин вывели плот на глубину. Переступая по обоим его краям, они после дюжины, примерно, толчков оказались почти в самом центре озера. В кожаном мешке, свисавшем с запястья старшего из двух Плотогонов, лежали: символический камень, ветка плюща и улиточье ожерелье. Оба уже не доставали шестами до дна и потому спрыгнули в воду по бокам от плота и, держась за него, обернулись к берегу. Вслед за тем, по-лягушачьи прядая ногами, они подогнали плот к положенному месту.

– Западнее! – заверещал с берега Баркентин. – Западнее, идиоты!

Пловцы, плеща, переместились к смежным краям плота и вновь забили ногами. Затем подняли головы над исколотой ливнем водой и обратили лица туда, откуда несся голос Баркентина.

– Там и стойте! – проорал этот малоприятный голос. – И спрячьте куда-нибудь ваши паскудные хари!

Двое, еще поплавав, встретились на дальнем от деревьев краю плота, каштановый бортик которого почти целиком заслонил их головы.

Выставив из воды только лица, они, будто пешеходы, перебирали ногами в воде. Титус остался один. Он огляделся, недоумевая. Куда это все подевались? Дождь струился по его телу. Личико Титуса сморщилось, губы задрожали, он едва не расплакался, но передумал и решил вместо этого встать. Плот неподвижно лежал на воде, так что равновесие сохранять было нетрудно.

Баркентин негромко хмыкнул. А что? – неплохо. Собственно говоря, будущему Графу, пока его поименовывают таковым, полагается стоять. В случае Титуса, от этого принципа, естественно, пришлось бы отступить, если б ребенок надумал сидеть либо ползать по плоту.

– Титус Гроан! – крикнул с берега старческий голос. – День настал! Замок ждет твоего владычества. От горизонта до горизонта все здесь твое, все подлежит твоей власти – животное, растение, камень, время без конца, кроме одной только смерти твоей, но и ей не преградить течения столь царственной Крови.

Последнее было знаком для Плотогонов и они, взобравшись на плот, повесили на тонкую, мокрую шею улиточье ожерелье, а когда голос с берега крикнул: