На крыльях. Музыкальный приворот - Анна Джейн

Вся злость на Адольскую куда-то пропала. Осталось сожаление. И какая-то странная печаль. Наверное, позднее, злость на нее вернется, но сейчас мне было чисто по-человечески жаль ее и Антона.

Мы с Кириллом наблюдали за ними из окна напротив. Он смотрел на мать и брата спокойно, с каким-то ревнивым облегчением, а потом вдруг сказал:

– Все это так знакомо.

– Почему? – удивленно спросила я.

– Один раз я толкнул его, и он вывихнул ногу. Мама поехала с ним в травмпункт, а я сидел дома и ревел, потому что боялся – вдруг Антон больше не сможет ходить? И что мама узнает и накажет меня. Он ведь еще и олимпиаду пропустил. А он ничего не сказал. За это я его ненавижу.

Последнее слово он сказал совсем не тем тоном, которым признаются в ненависти, и мне показалось отчего-то, что Кирилл не такой уж и плохой, а скорее, по-своему несчастный.

Кажется, не зря они с Антоном близнецы – оба смогли найти отличный повод, чтобы чувствовать себя несчастными.

За руль в машине Аллы сел Антон, Кирилл устроился рядом, то и дело непроизвольно хватаясь за голову рукой. А мы с Аллой расположились на заднем сиденье и не смотрели друг на друга. Она отвернулась к окну, думая о чем-то своем, а я уставилась в телефон.

Дом Аллы находился неподалеку от больницы, и приехали мы довольно быстро, но к ней в квартиру я не пошла – благоразумно решила, что ей, Антону и Кириллу нужно побыть вместе; пусть между ними и не будет откровенных разговоров с громкими словами и признаниями, но, возможно, именно сегодняшний день станет новой точкой отсчета в их отношениях. А я в них буду лишней.

Поэтому я сказала Антону, что до дома я доеду самостоятельно, тем более, остановка не так далеко. Он не хотел меня отпускать, сердился даже, но я все же настояла на своем, и, распрощавшись с семейством Тропининых – Адольских, ушла. Такси я тоже не разрешила ему вызвать – хотела немного прогуляться на свежем воздухе. В голове было столько эмоций, столько впечатлений, что мне нужно было все это уложить по полочкам, находясь в одиночестве.

Несколько остановок я бодро прошла пешком: в туфлях, в коктейльном черном платье, поверх которого была накинута ветровка, с сумочкой на цепочке, перекинутой через плечо, и едва чуть не обзавелась новым знакомым – какой-то парень прицепился ко мне, захотев познакомиться.

Прогулка пошла на пользу, и домой я вернулась бодрая. Все мои домочадцы еще спали, а я пила горячий кофе с молоком и думала, как там Антон. Мы перебросились несколькими сообщениями, и он сказал, что все хорошо, и он приедет ко мне вечером. А еще звонил Кирилл – но я не взяла трубку.

В ожидании Антона я, думая обо всем, что с нами произошло, уснула.

* * *

Алла и ее сыновья сидели за столом на кухне, освещенной апрельским утренним солнцем, и разговор поначалу не слишком клеился, однако и напряжения, которое раньше искрилось между ними, не было. Скорее – пустота. Не та, которая холодная и безразличная, полная безнадежности, а та, которую еще предстояло заполнить.

Алла пришла в себя, стала такой же уверенной, как и прежде, даже грубоватой немного, но Антон почему-то так и видел в ней ту заплаканную потерянную женщину, которая, положив холодные дрожащие ладони ему на щеки – как когда-то в детстве, смотрела на него испуганными глазами. Которая боялась, что он – умер. Хотя Антон думал, что для матери уже давно умер.

Он понимал, что следовало много говорить, вспоминать прошлое, смеяться, но не мог заставить себя сделать хоть что-то. Молча сидел и пил горячий кофе, который сам и заварил для них всех. Кирилл тоже больше молчал. А разговаривала мать. Просто рассказывала что-то совершенно нейтральное. Казалось, что она в полной норме, но Антон своими глазами видел, как она пьет лекарства от сердца.

– Почему ты переехала из нашего дома? – спросил зачем-то Антон, когда вновь наступила странная пауза. Почему-то понял вдруг, как давно не был там, где прошло его детство, не видел старую комнату, в которой вырос. Он так отчаянно хотел убежать оттуда, а теперь вспоминал если не с ностальгией, то с теплотой. Там был творческий беспорядок, вид из окна – прямиком на запад, на кусок огромного неба, и много неспетых песен и несочиненных стихов.

– Зачем мне одной такой большой дом? – пожала плечами мать. – Квартира удобнее. И ближе к офису.

Она говорила обыденным тоном, но Антон вдруг почувствовал укор. Нет, его укоряла не мать – она лишь излагала факты, он укорял себя сам. И как-то внезапно для самого себя осознал, что он и брат, как и отец, оставили ее, ушли.

Они все были виноваты.

Не она одна.

– Голодны? – спросила Алла вдруг.

Парни молчали. Почему-то переглянулись. Этот простой вопрос звучал совсем знакомо – как в детстве. Когда они вместе завтракали, обедали и ужинали: то наперегонки, то подкидывая друг другу еду, пока не видели взрослые.

– Голодны, – констатировала мать.

Кирилл, которого тошнило, все же покачал головой, а Антон кивнул. И тогда мать стала готовить ему обед. Из-за поврежденной ноги ей было тяжело передвигаться по огромной стерильной кухне, поэтому Антон ей помогал. Ничего особенного не происходило, они почти не разговаривали – зато, как давным-давно, почему-то играло радио. Стало спокойнее, и пустота немного заполнилась.

– Вашу музыку ставят на радио? – спросил Кирилл.

– Нет, – настороженно ответил Антон, не став объяснять, что их музыка – неформат. И для ротации на популярных волнах не подходит.

– Меня часто путают с тобой, – сказал зачем-то Кирилл. – Бесит.

– Когда меня в школе путали с тобой – тоже бесило, – ответил, хмыкнув, Антон.

– По-моему, только полные идиоты не способны вас различить, – вмешалась Адольская и велела:

– Антон, достань из холодильника молоко.

Кирилл ушел спать, почувствовав себя совсем плохо, к тому же ему прописали постельный режим, и Антон с матерью остались вдвоем. Они сидели за одним столом – не напротив друг друга, а рядом и ели – Алла приготовила совсем простые блюда, которые не должна была готовить бизнес-леди: поджарила котлеты, сделала картофельное пюре, заварила травяной чай со смородиной.

Антон не так часто ел домашнюю еду, а домашнюю еду, которую приготовила для него мать, не ел уже несколько лет. Он совсем забыл, как она хорошо готовит. И Антону вдруг показалось – он снова ребенок, и снова сидит на старой кухне и обедает вместе с родителями и братом. В какой-то момент он даже перестал жевать, не понимая, почему его так накрыло ощущением прошлого.

– Нравится? – спросила Алла.

– Нравится, – эхом отозвался Антон.

– Я давно никому не готовила. Да и себе готовлю редко, – призналась она. Если хочешь – возьми с собой. Ты у отца живешь? Его тогда не корми.

– Не буду, – усмехнулся Антон.

Когда они пили чай – тоже словно из детства, мать вдруг взяла его за руку. Провела ладонью по кончикам его пальцев с загрубевшей от игры на гитаре кожей.