Мемнох-дьявол - Энн Райс

– О, знаешь, так когда-то учили умножению. Они должны былипропевать в классе таблицу умножения: дважды два четыре, дважды три шесть,дважды четыре восемь... разве не это они поют? Да, это.

Я умолк. Там кто-то был, на паперти, сразу за дверямичасовни, в тени, где я когда-то прятался от Доры. Кто-то нашей породы. Долженбыл быть. И он был старый, очень старый. Я чувствовал его силу. Там был нектостоль древний, что это поняли бы лишь Мемнох и Бог Воплощенный или... Луи. Да,возможно, Луи, если он доверяет своей памяти, мгновенным озарениям, своемуразрушительному краткому опыту общения с древними. Возможно...

И все же он не испугался. Он настороженно наблюдал за мной,но почти без страха.

– Давай, я не боюсь тебя! – молвил я. И пошелнавстречу. Через правое мое плечо были перекинуты два мешка с книгами, левойрукой я крепко сжимал ткань мешковины. Правая рука моя была свободна. И правыйглаз. У меня оставалось хотя бы это. Кто же все-таки стоит за дверями?

– Там Дэвид, – произнес Луи умиротворяющим тоном, какбы говоря: «Видишь? Беспокоиться не о чем».

– Нет, рядом с ним. Всмотрись, всмотрись внимательно втемноту. Видишь фигуру женщины – такую белую, неподвижную, – она могла бысойти за одну из статуй? Маарет! – молвил я.

– Это я, Лестат, – сказала она.

Я рассмеялся.

– Не был ли таким же ответ Исайи, когда его позвалГосподь, – «Это я, Господи»?

– Да, – сказала она. Ее голос был едва слышным, ноясным и очищенным временем – вся плотская густота уже давно из него ушла.

Я двинулся к ним, перейдя из часовни на небольшую паперть.Дэвид стоял рядом с ней как ее помазанник, готовый мгновенно исполнить любоеповеление Маарет, ведь она – старшая, почти самая старшая, наша Ева, Мать всехнас или единственная оставшаяся Мать; и теперь, глядя на нее, я вновьприпомнил жуткую историю ее глаз – то, как ее ослепили, когда она былачеловеком, и глаза, которыми она сейчас смотрела, отняты у людей.

Кровоточащие человеческие глаза, взятые у мертвого илиживого и вставленные в ее глазницы, чтобы питаться вампирской кровью как можнодольше. Но какими же утомленными казались они на ее красивом лице. Что тогдасказала Джесс? «Она сделана из алебастра». А алебастр – камень, пропускающийсвет.

– Я не стану брать человеческий глаз, – произнес яшепотом.

Она ничего не сказала. Она здесь не для того, чтобы судитьили советовать. Зачем же она пришла? Что ей надо? Ты тоже хочешь послушатьрассказ?

– Твой милый английский приятель говорит, что все случилосьтак, как ты описал. Он говорит, что песни, которые поют на телевидении,правдивы; что ты – Ангел Ночи, и ты принес ей Плат, и что он был там и слышалтвой рассказ.

– Я не ангел! И я совсем не собирался отдавать ей Плат! Явзял его как доказательство. Взял, потому что...

Мой голос осекся.

– Почему? – спросила она.

– Потому что мне его дал Христос! – прошептал я. –Он сказал: «Возьми его», – и я взял.

Я рыдал. А она ждала. Терпеливо, торжественно. Луи ждал.Дэвид ждал.

Наконец я успокоился и сказал:

– Запиши каждое слово, Дэвид, если станешь писать. Каждоедвусмысленное слово – слышишь? Я не стану писать сам. Не стану. Ну, можетбыть... если посчитаю, что ты передаешь недостаточно точно, тогда напишу. Чеготы хочешь? Зачем ты пришла? Нет, не буду писать. Зачем ты здесь, Маарет, зачемпредстала передо мной? Зачем ты пришла в новый замок Чудовища, для чего? Ответьмне.

Она ничего не ответила. Ее длинные светло-рыжие волосыдоходили до талии. Она была одета в простую одежду, на которую в большинствемест просто не обратили бы внимания: длинный свободный жакет, подпоясанный натонкой талии, и юбка, закрывающая верх маленьких ботинок. От ее головы счеловеческими глазами исходил сильный аромат крови. И сами горящие на лицеглаза смотрели на меня нестерпимо страшно.

– Я не возьму человеческий глаз! – сказал я. Но я ужеговорил это раньше. Наверное, с моей стороны это выглядело высокомерным инепочтительным. Ведь она была такой могущественной. – Я не возьмучеловеческую жизнь,– сказал я. Вот что в действительности я имел в виду. –Я никогда, никогда, пока живу, терплю, голодаю и страдаю, не возьмучеловеческую жизнь и не подниму руку на живое существо, будь оно человеком илиодним из нас – не важно, – не буду... я... до последнего дыхания... нестану...

– Я намерена задержать тебя здесь, – молвилаона. – В качестве пленника. На время. Пока ты не успокоишься.

– Ты сошла с ума. Ты нигде меня не задержишь.

– У меня приготовлены для тебя цепи. Дэвид, Луи, вы мнепоможете.

– Что такое? Вы оба, как вы смеете? Цепи? Какие цепи? Кто ятакой – Азазел, брошенный в яму? Мемнох над этим хорошо посмеется, если толькоон навсегда не отвернулся от меня!

Но ни один из них не пошевелился. Они стояли неподвижно.Внешне хрупкая, белая фигура Маарет скрывала в себе мощную силу. Луи и Дэвидстрадали. О, я чуял запах страдания.

– У меня есть для тебя вот это, – вымолвила она,протягивая руку. – Когда ты это прочтешь, то начнешь вопить и рыдать, и мыпродержим тебя здесь в безопасности и покое до тех пор, пока ты не успокоишься.Здесь. Под моей защитой. В этом месте. Ты станешь моим пленником.

– Что? Что это такое? – вопрошал я.

Это был мятый пергаментный сверток.

– Что это, черт возьми, такое? – повторял я. – Ктодал тебе это? – Мне не хотелось прикасаться к свертку.

Она ухватилась за мою левую руку с неодолимой силой,заставив меня выронить мешки с книгами, и вложила в мою ладонь пергаментныйсверток.

– Это мне передали для тебя, – сказала она.

– Кто? – спросил я.

– Персона, чье письмо ты найдешь внутри. Разверни его.

– Какого черта! – выругался я. Пальцами правой руки яразорвал измятый тонкий пергамент.

Мой глаз! Он сверкал на фоне написанных на вложенном внутрьлисте строчек. В этом маленьком свертке находился мой глаз. Мой голубой глаз,живой и невредимый.

Задыхаясь, я схватил его, поднес к лицу и вставил в болящуюглазницу, чувствуя, как нервы тянутся назад, к мозгу. Мир засиял целостнойкартиной зрения.

Она стояла, неотрывно глядя на меня.