Река без берегов. Часть 2. Свидетельство Густава Аниаса Хорна. Книга 2 - Ханс Хенни Янн

Странно, что из-за появления этого нового персонажа сам Тутайн почти полностью исчез. Его образ начал расплываться с невообразимой скоростью. Еще совсем недавно я, словно пикирующий самолет — пронизывая, слой за слоем, вспыхивающие слои воспоминаний, — собирал его тело по фрагментам, соответственно расположению рисунков; и когда пазл наконец сложился, это растрогало меня до слез. Зримое явление девушки, которую Тутайн наверняка ласкал, которая (я не был тому свидетелем) наполняла минуты или часы его жизни насыщенным удовольствием, цельной радостью — которая и теперь сохранялась бы у него в памяти как драгоценное сокровище, если бы память все еще оставалась одной из реальностей его тела, — это явление разжижило совокупный итог ста рисованных листов: линии, которые я только что видел, снова расплылись. Так бывает, когда в Ваттовом море вода отступает с прибрежных отмелей… Я обвожу взглядом контуры этого женского образа. Мой друг опять превратился в неопределенное существо, которое не обладает точными приметами, но должно одновременно соответствовать и мальчику, лежащему на досках над навозной ямой{325} (мальчика я никогда не видел, я только упорно пытался представить его себе), и матросу второго ранга, пахнущему гальюном{326}, и человеку, вместе с которым я прожил два десятка лет, и мертвецу с исхудалым бледным лицом, которого я наполовину опустошил.

Я решил, что еще этой ночью соберу вокруг себя все листы, которые изображают Тутайна, чтобы вновь обострить свою память и пробудить его к продолжительной жизни во мне. — — —

Аякс незаметно вытаскивал некоторые слишком «вольные» рисунки, чтобы любопытствующие гости их не заметили. Впрочем, госпожа Льен уже давно ограничила себя рассматриванием только норвежских пейзажей. К ним, правда, она причислила и изображения купающегося Рагнваля. Все такие изображения в силу неких магических закономерностей скапливались поблизости от нее. Да и ветеринар все больше заражался ее восторженным отношением к Норвегии.

Зелмер и его жена стали очень неразговорчивыми. Они добросовестно рассматривали рисунки. Но я не понимал, нравятся ли им эти работы, или супруги стоят здесь только из вежливости, осознавая свой долг быть строгими художественными критиками.

Олаф, насмотревшись на рисунки, потребовал архитектурные чертежи.

Я уже видел, что гости устали, что они не справляются с таким обилием неожиданных чувственных и духовных впечатлений. Да и мне пришлось с невообразимой скоростью пронестись сквозь широкие пространства утраченного времени. Ко мне тоже могло бы относиться примечательное место из Корана: «Пророк опрокинул кувшин с водой, когда архангел Гавриил взял его, чтобы вместе с ним пролететь через все семь небес, — а когда они вернулись, вода еще не полностью вытекла из кувшина»{327}. Каждый из рисунков пробудил во мне целый ряд представлений; ситуации, давно забытые, снова раскрылись передо мной. Кое-что просто зависало: непостижимое, как непонятно отчего возникшее пятнышко света посреди протяженной тьмы или как единственный зеленый лист на иссохшем Древе Забвения. Я был готов усомниться в подлинности некоторых рисунков, потому что не имел ни малейшего представления, при каких обстоятельствах и когда они возникли. Мне казалось, я вижу их в первый раз. Однако наихудшим испытанием для меня стало то, что время в мире этих рисунков вообще не функционировало, что оно там стояло, как тихая вода в заводи. На рисунках я не узнавал себя. Я ведь больше не был тем молодым человеком. Тутайна я, конечно, узнавал — но тоже лишь частично и не без усилий. — Я предложил Олафу Зелмеру отложить рассматривание архитектурных листов до другого удобного случая. Он настаивал, что хотел бы заняться этим прямо сейчас.

— На сегодня мы действительно достаточно всего насмотрелись, — поддержал меня Льен.

Однако его сын Карл вступился за приятеля:

— Это ведь и было поводом ко всему, — сказал он, неточно сформулировав свою мысль.

Я принес новую папку. Аякс тем временем собрал разбросанные рисунки и завершил их распределение по стопкам в зависимости от того, кто изображен на листах. Во второй папке преобладали горизонтальные проекции, вертикальные разрезы и планы. Перспективных архитектурных рисунков было мало. Льен тотчас же заявил, что ему не хватает фантазии, чтобы, отталкиваясь от черно-белых абстрактных геометрических фигур, представить себе все великолепие огромных помещений. Обе женщины, сразу пав духом, отошли от большой папки. Зелмер попытался оценить объем работы, растраченной в этой безнадежной творческой борьбе.

Он сказал:

— На такое наверняка ушли многие годы человеческой жизни.

Олаф начал просматривать планы: он искал чертежи, которые послужили основой для висящего на стене — и изображенного в перспективе — купольного здания.

— Оно примерно на треть больше, чем собор в Перигё, — сказал гимназист после некоторых размышлений. — Фронтон производит странное впечатление: потому что совершенно лишен украшений… и человеку, который любит искать аналогии, тут не за что ухватиться.

Но его больше не слушали. Возле него оставались теперь только Карл и Аякс. Аякс настоял, чтобы двое молодых людей отнесли несподручные рисунки в соседнюю комнату, разложили их на рояле и уж там спокойно рассматривали. Мол, люди более старшего возраста — так он выразился — испытывают потребность в подкрепляющих средствах: а для пунша, хотя времени прошло много, еще ничего не готово. — После того как перебазирование осуществилось, он оставил обоих гимназистов, с архитектурными рисунками, одних в моей комнате, а сам занялся приготовлениями к церемонии распития «огненного пунша». Им овладело радостно-шальное настроение; какая-то дикарская, чуть ли не пугающая щедрость проявилась вдруг в его натуре. Пальцами, которые сейчас казались железными, он отломил кусочек от тяжелой, весом не меньше фута, сахарной головы, окунул его в арак и, смеясь, сунул в рот госпоже Льен. Госпожа Зелмер получила печенье с коринкой, которое Аякс предварительно пропитал бургундским вином.

— Это не очень вкусно, — сказал он, — но обезьяны бы от такого не отказались.

Льена он заставил продегустировать стакан вина, Зелмера — стакан арака: чтобы они выразили суждение о качестве главных ингредиентов напитка. Затем Аякс вдруг провел ладонью по моему лицу и, прежде чем я успел опомниться, засунул длинный указательный палец в мой рот — как в тот день, когда он поранился и мне пришлось слизывать его кровь.

При этом он проронил:

— Такого ты не ждал!

Его поведение меня скорее обеспокоило, чем обидело. На лице Аякса, казалось, внезапно открылись вулканические кратеры, прежде невидимые. Однако Льен и Зелмер с их женами рассмеялись. Это, казалось, осчастливило моего слугу. Он сделал вид, будто хочет поцеловать госпожу Льен; но в последний момент скорчил жалобную гримасу, превратив таким образом нескромный жест, возмутивший свидетелей этой сцены, в неожиданную просьбу о прощении. Решил ли он отказаться от своего внезапного порыва? Или мы неправильно истолковали этот порыв? Или обнаружившаяся в Аяксе настоятельная потребность выпасть из привычной роли совершенно необъяснима и есть лишь осколок овладевшей им безобидной нежности, желания открыться, лишенного какого бы то ни было коварства? — Общее веселье нарастало. Аякс торжественно налил вино в чашу, положил сверху «огненные щипцы», а на эту дважды разветвляющуюся решетку — сахар. Потом он полил кусок сахара алкоголем и араком, поджег его и позвал к столу гимназистов.