Неизвестный Юлиан Семёнов. Возвращение к Штирлицу - Юлиан Семенов

полей» – люди стоном стонали. Конечно, дурство это было – понуждать архангельского мужика возделывать то, что хорошо для Аризоны и Краснодара, но план есть план, сказано – выполняй, хоть каждому ясно, к чему эта барская прихоть может привести.

Как раз тогда были созданы совнархозы – в расчете на то, что уравновесят централизованную министерскую бюрократию, для которой ничего, кроме отчета, не существует: свалил итог, отрапортовал – и гуляй себе спокойно до следующего года! (Хотя ничего из этого не вышло, совнархозы создали свою бюрократию, вот и пошла стенка на стенку: местные власти – на министерства, те – на местных, бьются все, бьются, а за что, с кем и во имя чего – понять совершенно невозможно!)

…Те, кто приезжал ко мне из совнархозов с Севера, впрямую-то ничего не говорили, но глазами молили: «Помоги!»

А – как?

Долго я крутил этот документ, отправил его на согласование и в Минсельхоз, и плановикам, и снабженцам – словом, по двенадцати адресам, собрал девяносто три (как сейчас помню!) визы и отправился с этим к шефу.

Тот пролистал папку, посмотрел на меня с удивлением, пожал плечами.

– Неужели по каждому пустяку вам нужно указание сверху? – спросил он меня несколько раздраженно. – Боитесь принять самостоятельное решение? У вас есть согласования, имеете свою точку зрения, так действуйте! А если не уверены в чем-то – так и скажите. Составьте записку, обоснуйте несогласие, я готов поработать вместе с вами…

Я тогда ощутил свою крохотность и расплющенность – не человек, а какой-то червь раздавленный! Откуда я знаю, как отнесутся к моему заключению наверху? Вдруг кому-то не приглянется?! Бумагу вернут, шеф решит, что я не готов к работе консультанта, пропади ты все пропадом!

Папку я забрал, сказал Левину, что у моей сестры именины, пригласил на воскресенье, накрыл роскошный стол, пировали до двух часов, отвез его домой на такси и, прощаясь уже, попросил пробежать свежим взглядом мою записку.

В понедельник Левин забрал ее, пообещал за два дня «повертеть», а через три дня меня вызвал Уралов:

– Вот как надо делать серьезный материал, – сказал он, протягивая мне странички, исчерканные Левиным. – Учитесь у старых кадров, не зазорно.

Я долго сидел над документом и только диву давался, как ловко все повернул Левин: все вроде бы можно, но при этом ничего нельзя без согласований и утрясок. Это было высочайшее искусство совмещения категорического «да» со столь же однозначным «нет». И стало мне тогда совершенно ясно, что место консультанта отдадут Левину, и я не ошибся.

В шестьдесят пятом году, когда начался щекинский эксперимент, я и припомнил на собрании нашему начальнику и Левину то, что они вытворили с моим документом, который хоть как-то тщился сохранить минимальную самостоятельность совхозов в планировании посевных площадей, – им-то видней, что у них пойдет, а что погибнет!

Поскольку новая метла по-новому метет, Уралова переместили на пост заместителя начальника главка – вроде бы повышение, а на самом деле крах, потому что участок ему дали боевой, строительство шоссейных дорог местного значения, а это дело тухлое, без реального интереса совхозов и торговли с места не сдвинуть, о шабашниках и думать нечего – уголовники, значит, года через три-четыре погонят взашей: Левин сам ушел на пенсию, потому что более высокооплачиваемой штатной единицы у нас не предвиделось; пришел новый начальник, Лебедев, молодой инженер, мужик крутой и смелый. Он сразу же посадил меня на консультантскую должность, поручил разработать проекты о повышении роли руководителя и о праве местных властей на корректировку спускаемых планов. В общем, надо было изложить то, что, честно говоря, очевидно каждому здравомыслящему человеку. Когда мой первый начальник Веденин повторял, как «Отче наш», что лишь «максимальными вложениями мы дадим толчок интенсификации сельского хозяйства», бедной Леночке и мне было совершенно ясно: сколько ни вкладывай, сколько ни отправляй в совхозы удобрений, техники, стройматериалов, ничего не изменится, мертвому припарки! Пока у человека нет свободы, пока он должен просыпаться и засыпать по команде, пока его труд не дает ему реальных благ – делу не поможешь! Удобрения будут гнить, техника ржаветь, стройматериалы уходить налево. Говорить об этом в открытую было равнозначно тому, чтобы плевать против ветра, сам же и осрамишься, обидно. Я к этому пришел сам, никто мне этого не вдалбливал, голос логики; американские фермеры начальников не имеют, живут своей головой, оттого мы у них хлеб и покупаем, а не они у нас. А введи они над фермером министерства, плановые комиссии, Госснабы – все бы полетело вверх тормашками, это как Чайковскому или там Пушкину давать указание, что сочинять, – бред, бессмыслица! Но ведь не зря написано: «Мужик что бык: втемяшится в башку какая блажь, колом ее оттудова не выбьешь!..» А нашему Веденину не «втемяшилось», ему страхом «втемяшили», его «кулаком» пугали, «мироедом» и «анархистом», он с этим двадцать лет прожил, как свое мнение на старости лет менять?! Конечно, стыдно! Самого себя – в первую очередь.

…Лебедев мои проекты одобрил, заметив: «Если не будешь против – я ветерка подбавлю, ты чуть осторожничаешь, а в общем – молодец».

В отличие от прежних боссов он умел писать сам, причем получалось у него лихо, я впервые ощутил радость настоящей работы – не плесневел, а был причастен к идее!

Он отправил бумагу за своей подписью наверх, я в нем с радостью растворился, потому что ощутил наконец жизнь, а не прозябание, особое, угадывающее прозябание, когда ты вроде бы существуешь, а на самом деле – нет тебя и в помине…

Ответ пришел через полгода, когда мы вконец истомились ожиданием. В общем-то ответ был благожелательным, но тем не менее Лебедева попросили скоординировать все детали наших предложений с министерствами и ведомствами, включенными в орбиту наших проектов.

Лебедев показал мне резолюцию, походил по кабинету (мы за это время переехали в новое здание, помещение прекрасное, тихо, мягкая мебель, очень комфортно) и яростно постучал себя кулаками по голове:

– Ну откуда, откуда в нас эта страсть к согласованию?!

Я ответил:

– Никакая это не страсть. В каждом из нас сидит страх. Если у проклятых буржуев какой чиновник не согласен с шефом, он выходит в отставку и ему пенсию кладут – зне зависимости от возраста, а за голову! Открывает он там какую адвокатскую контору или бюро услуг и начинает вкалывать на себя, выполняя заказы частных фирм, все в выгоде! А куда мы с вами денемся, если турнут коленом под зад?! Я сижу в отделе тринадцать лет, а потолок зарплаты – даже если сделаете заместителем – двести двадцать. И все! Жди пенсии! Не наследи! Не ошибись! Турнут! Нишкни! Тихо! Цыц!

Лебедев вздохнул:

– Это надо понимать,