Странствия убийцы - Робин Хобб

Вместо этого он поднялся на ноги и повернулся спиной к потоку. Он держал руки вытянутыми перед собой, ладони были повернуты вверх и сложены так, словно он о чем-то молил. Форма рук не изменилась. Но теперь они блестели серебром, которое вплавилось в его плоть. Когда он начал удаляться от потока с той же обдуманной целеустремленностью, с которой шел к нему, я почувствовал, что его руки и пальцы горят, словно обмороженные.

– Я не понимаю, – сказал я ему.

– Я и не хочу, чтобы ты понимал. Пока. – Скилл бушевал в нем, как пламя в кузнечном горне, с невероятным жаром, но сил его тела хватало только на то, чтобы идти. Теперь он практически без усилий отгородил мое сознание от притяжения реки. Но заставлять двигаться собственное тело для него означало испытывать и свою волю, и свою плоть.

– Фитц! Иди ко мне. Пожалуйста. – На сей раз это не было приказом Скилла, и даже командой принца, но лишь просьбой человека. – У меня нет группы, Фитц. Только ты. Если бы группа, которую создал Гален, была верна мне, я бы больше верил, что то, что я должен сделать, возможно. Но они не только изменили мне, они еще и пытаются покончить со мной. Они клюют меня, как птицы умирающего оленя. Я не думаю, что их атаки могут уничтожить меня, но боюсь, что они ослабят меня и я не смогу осуществить задуманное. Или хуже того, они убьют меня и займут мое место. Мы не можем допустить этого, мальчик. Ты и я – это все, что стоит между ними и их триумфом. Ты и я. Видящие.

Он улыбнулся мне и поднял свою серебром сверкающую руку, чтобы коснуться моего лица. Нарочно ли он сделал это? Не знаю. Толчок был таким мощным, словно воин ударил меня щитом в лицо. Никакой боли. Знание. Так солнце пробивается сквозь тучи, чтобы озарить лесную поляну. Все внезапно стало ясным, и я увидел тайные причины и цели, ради которых мы делали то, что делали, и с болезненной чистотой озарения я понял, почему было необходимо следовать по дороге, лежавшей передо мной.

Потом все исчезло, и я провалился во тьму. Верити исчез, и мое понимание исчезло вместе с ним. Но на короткое мгновение я ощутил всю его полноту. Теперь остался только я, но существо мое было так мало, что я мог выжить, только уцепившись за бытие. Так я и сделал.

Из далекого мира до меня донесся испуганный крик Старлинг:

– Что с ним?

И Чейд мрачно ответил:

– Это припадок, с ним такое бывает время от времени. Голову, шут, держи его голову, а не то он выбьет себе мозги.

Я ощутил далекие руки, схватившие и державшие меня. Я положился на них и провалился в темноту. Потом я ненадолго очнулся. Я мало что помню об этом. Шут приподнял меня за плечи и поддерживал голову, а Чейд поднес к моим губам чашку. Я сморщился от знакомой горечи эльфовой коры. Я мельком увидел Кеттл, стоявшую надо мной, губы ее были недовольно поджаты. Старлинг держалась в стороне, глаза у нее были огромные, как у загнанного в угол животного. Она не желала прикасаться ко мне. Я услышал, как Чейд сказал:

– Это приведет его в чувство.

Я крепко заснул.

На следующее утро, несмотря на пульсирующую боль в голове, я поднялся рано и отправился в купальню. Я выскользнул из дома так тихо, что шут не проснулся, но Ночной Волк тенью последовал за мной.

Где ты выл прошлой ночью? — спросил он, но у меня не нашлось для него ответа. Он ощутил мое нежелание думать об этом. Я иду охотиться, — коротко сообщил он мне. Советую после этого пить только воду. Я кротко согласился, и он оставил меня у двери в купальню.

Внутри стоял едкий запах горячей минеральной воды, бившей из земли. Горцы заключили ее в большие резервуары и трубами соединили их с другими емкостями, чтобы каждый мог выбрать подходящую глубину и температуру. Я вымылся в ванне, потом залез в самую горячую воду, какую мог вынести, и старался не вспоминать ожог Скилла на руках Верити. Я стал красным, как вареный краб. В холодной части купальни на стене было несколько зеркал. Я старался не смотреть на свое отражение, пока брился. Оно слишком живо напоминало мне лицо Верити. За последнюю неделю я окреп, но белая прядь, казалось, стала даже шире, когда я зачесал волосы назад и завязал их в хвост воина. Я не был бы удивлен, если бы обнаружил у себя на лице отпечаток руки Верити или если бы оказалось, что мой шрам зажил, а нос выпрямился, – такова была сила его прикосновения. Но шрам все так же выделялся на фоне покрасневшей кожи. Ничего не произошло и со сломанным носом. Не было вообще никаких следов того, что случилось прошлой ночью. Снова и снова моя память возвращалась к тому моменту, к прикосновению чистой силы. Я пытался вспомнить его, и мне это почти удалось. Но истинное ощущение, такое как боль или удовольствие, нельзя вспомнить полностью. Остается лишь бледное воспоминание. Удовольствие, получаемое от занятий Скиллом, против которого предостерегают всех людей, наделенных им, было всего лишь крошечным угольком в сравнении с ярким пламенем, в которое я на короткое время окунулся прошлой ночью.

Это изменило меня. Гнев, который я испытывал к Чейду и Кетриккен, угасал. Чувство все еще было во мне, но я уже не мог ощутить его с прежней силой. На короткое время я увидел не только моего ребенка, но и ситуацию в целом, со всеми возможными выходами из нее. В намерениях Чейда и Кетриккен не было ни злого умысла, ни даже себялюбия. Они верили в высший смысл того, что делали. Я не верил. Но я не мог больше слепо отрицать значение того, что они искали. Это заставляло меня чувствовать себя бездушным. Они отнимут ребенка у нас с Молли. Я ненавидел это намерение, но не мог сосредоточить свой гнев на них.

Я потряс головой, возвращаясь к действительности. Я посмотрел на себя в зеркало и подумал: каким увидит меня Кетриккен? Будет ли перед ней все тот же молодой человек, который ходил по пятам за Верити и часто прислуживал ей при дворе? Или она посмотрит на покрытое шрамами лицо и подумает, что совсем не знает меня, что Фитц, которого она знала, пропал? Что ж, теперь ей известно, как я заработал эти шрамы. Моя королева не должна быть удивлена. Я предоставлю ей судить, кто стоит за этими отметками.

Я собрался с духом, повернулся к зеркалу спиной и оглянулся через плечо. Центр раны в спине напоминал мне красную морскую звезду, вдавленную в мою плоть. Вокруг нее кожа была плотной и блестящей. Я напряг плечи и увидел, как кожа вокруг раны натянулась. Я вытянул правую руку и ощутил легкий толчок сопротивления. Что ж, нет никакого смысла волноваться об этом. Я надел рубашку.

Я вернулся в хижину шута и, к своему удивлению, обнаружил, что он одет и готов сопровождать меня. Одежда для меня лежала на кровати: белая рубашка с широкими рукавами из мягкой теплой шерсти и темные штаны из тяжелой шерстяной ткани. Была еще короткая темная куртка под цвет штанов. Шут сказал, что вещи оставил Чейд. Одежда была проста и удобна.

– Тебе идет, – заметил шут.

Сам он был одет как обычно, в мягкое шерстяное одеяние, но на этот раз оно было темно-синего цвета, с вышивкой на подоле и по краям рукавов. Насколько я знал, это было очень близко к той одежде, которую носят горцы. Синий цвет подчеркивал бледность шута гораздо сильнее, чем белый, который он носил обычно, и я ясно видел кремовый оттенок, который приобрели его волосы, глаза и кожа. Его волосы были такими же тонкими, как и прежде. Предоставленные сами себе, они, словно легкая дымка, парили над его головой. Но сегодня он завязал их сзади.