Бен-Гур - Льюис Уоллес

Но все это трое путников заметили лишь мельком и скорее как частности, гармонирующие с внешностью и чертами лица человека, которые заставили всех остановившихся по знаку проповедника устремить на него свои взоры.

Голова незнакомца была открыта свету, изливающемуся на него с безоблачного неба. Длинные и слегка вьющиеся волосы, разделенные пробором посередине и окаймлявшие его лицо, слегка отливали темным золотом там, где их касались отвесно падавшие лучи солнца. Под высоким лбом и черными, высоко выгнутыми бровями горели темно-голубым светом большие глаза. Длинные ресницы, иногда встречающиеся у детей, но редко у взрослых мужчин, несколько приглушали этот блеск, придавая взгляду незнакомца выражение чрезвычайной нежности. Что касается других черт его лица, то трудно сказать, были ли они греческими или еврейскими. Утонченность выреза ноздрей и очертания рта были несколько необычны для семитского типа лица. Если же принять во внимание нежное выражение глаз, хрупкость сложения, шелковистость волос и мягкость бороды, курчавившейся на его лице, то ни один солдат не посмеялся бы над ним при случайной встрече, не нашлось бы такой женщины, которая бы с первого взгляда не испытала безотчетного доверия к нему, не нашлось бы такого ребенка, который бы не протянул тут же руку этому незнакомцу и безыскусно не поверил ему; никто и никогда не назвал бы его иначе как прекрасным.

Еще надо сказать, что эти черты лица имели выражение, которое, по мнению смотрящих на него, можно было определить в равной степени как понимание, любовь, сострадание или печаль; хотя, точнее говоря, это было смешение всех этих чувств – выражение, которое было бы вернее всего определить как знак безгрешной души, обреченной видеть и понимать крайнюю греховность тех, среди которых человек жил. Тем не менее никому из вглядывающихся в лицо этого человека не пришла бы в голову мысль о его слабости. Во всяком случае, они чувствовали, что эти качества – любовь, сострадание, печаль – были результатом осознания своей силы нести страдание, а не причинять его: таковыми были мученики и адепты веры, святые, записанные в мартирологи. Та же аура исходила и от этого человека.

Неспешным шагом он приближался к трем путникам.

Теперь скорее Бен-Гур, сидевший в седле с копьем в руке, мог бы привлечь внимание Царя; но все же взгляд приближающегося человека был направлен не на него – и даже не на Айрас, – но на старого Балтазара.

Царила абсолютная тишина.

Внезапно Назорей, по-прежнему державший в руках указующий на незнакомца посох, громко воскликнул:

– Узрите Агнца Господня, который возьмет на себя грехи мира!

Люди в толпе стояли тихо, застыв на месте при словах проповедника, странных для них и за пределами их понимания. На Балтазара же слова эти произвели действие чрезвычайное. Судьба дала ему еще одну возможность увидеть Спасителя людей. Вера, которая много лет назад привела его к пещере под Вифлеемом, по-прежнему обитала в его сердце; и если ныне вера дала ему видение куда более ясное, чем у окружавших его людей, – способность видеть и понимать, на кого он сейчас смотрит, – то эту способность он заслужил всей своей жизнью. Идеал его веры был сейчас прямо перед ним; совершенный лицом, обличьем, одеянием, возрастом; он был видим Балтазаром и узнан им. Ах, сейчас должно было случиться нечто такое, что совершенно ясно, без всяких сомнений, укажет собравшимся, кто этот незнакомец!

И это случилось.

Именно в этот момент, словно отвечая на невысказанную просьбу трепещущего египтянина, Назорей повторил свои слова:

– Узрите Агнца Господня, который возьмет на себя грехи мира!

Балтазар упал на колени. Ему не нужны были никакие объяснения. И, словно сознавая это, Назорей обратился лицом к смотревшим на него в удивлении людям и продолжал:

– Это Тот, о Котором я говорил: «Идущий позади меня идет впереди меня», потому что Он передо мною. И я не знал Его: но он должен быть явлен Израилю, поэтому я был послан крестить водой. Я видел, как сошел с небес Дух Святой, подобный голубю, и увенчал Его. И я не знал Его: но Тот, Кто послал меня крестить водой, произнес в душе моей: «На кого снизойдет Дух Святой и увенчает Его, есть Тот, Кто будет крестить Духом Святым. И я видел это и свидетельствую, что это… – он замолк на несколько секунд, по-прежнему указывая посохом на незнакомца в белых одеждах, словно для того, чтобы придать совершенную достоверность своим словам и действиям, – я свидетельствую, что это есть Сын Божий!

– Это Он, это Он! – воскликнул и Балтазар, обратив к небу полные слез глаза.

В следующее мгновение он упал без сознания.

Бен-Гур в этот момент всматривался в лицо незнакомца, хотя интерес его был совершенно другого порядка. Он не остался невосприимчивым к чистоте черт его лица, к его задумчивости, хрупкости, скромности и святости, но все же в сознании его билась одна только мысль: кто этот человек? И что он такое? Мессия или царь? Вряд ли можно было представить себе человека более нецарственного вида. Наоборот, при виде его спокойной, мягкой внешности сама идея о войне и завоеваниях, о страсти повелевать развеивалась подобно утреннему туману. Совершенно искренне Бен-Гур был вынужден признаться самому себе: должно быть, прав Балтазар, а не Симонидис. Этот человек пришел не для того, чтобы снова возвести трон, подобный Соломонову; он не обладает ни характером, ни государственным гением Ирода; он вполне может быть царем, но владеть ему дано царством иным, куда более великим, чем Рим.

Все это было отнюдь не логическим выводом, сделанным Бен-Гуром, но всего только впечатлением, произведенным на него обликом незнакомца. Но когда оно еще только складывалось в его сознании, из глубин памяти всплыло нечто подобное. «Совершенно точно, – сказал он про себя, – я уже видел этого человека; но где и когда?» Этот взгляд, тихий, сочувственный и исполненный любви, когда-то в прошлом уже обращался к нему, как сейчас он обращался к Балтазару. Сначала смутно, а потом абсолютно четко в памяти его всплыла площадь у источника в Назарете, когда римские стражники вели его на галеры, и Бен-Гур содрогнулся всем своим существом. Эти руки помогли ему, когда он терял последние силы. Это лицо, склонившееся тогда над ним, он с тех пор не забыл. И в потоке нахлынувших на него чувств он не разобрал объяснения проповедника и расслышал лишь его последние слова – слова столь чудесные, что до сих пор они звучат в мире:

– … это есть Сын Божий!

Бен-Гур соскочил с коня на землю, чтобы воздать дань уважения своему благодетелю; но в этот момент Айрас воскликнула, обращаясь к нему:

– Помоги, сын Гура, или мой отец умрет!

Он застыл на месте, оглянулся и поспешил к ней на помощь. Девушка протянула ему чашу, и, велев слуге заставить верблюда опуститься на колени, он бросился к реке за водой. Когда же он вернулся с полной чашей, незнакомца уже не было.

Сознание наконец-то вернулось к Балтазару. Вытянув вперед дрожащие руки, он спросил слабым еще голосом:

– Где же он?

– Кто? – переспросила Айрас.