Лестница Якова - Людмила Улицкая

Потом, после чая, Яков ушел, погладив на прощанье Нору по голове, Амалию по плечу, кошку Мурку по серой спинке. Генриху пожал руку. Больше они не увиделись.

Наутро Ася проводила Якова на вокзал. На спине его висел рюкзак. Правой рукой он опирался на костыль, в левой нес небольшой чемодан в холщовом чехле. На перроне они поцеловались. Личико у Аси было неказистое, седые изношенные волосы выбивались из-под берета, но под черным драповым пальто, под шерстяной жакеткой, под белой блузкой, в двух полотняных мешках женской сангалантереи упакованы были ее чудные груди, пробудившие в Якове уснувшую чувственность, а любовь ее – он знал – прочна и неисчерпаема и хватит этой любви на всю его оставшуюся жизнь. Жизнь без Маруси…

Через две недели после Нового года, закончив московские дела, она приехала в Калинин. Он привел ее в деревянный дом на улице Новикова, по дороге рассказал об истории Твери, о чудесном городе, независимом, непокорном – против Орды воевал, с литовцами дружбу водил… Здешнее первое поселение древнее Москвы, и князья достойные… рассказал о чудесном местоположении города, о реке Тверце, по которой они непременно летом проплывут вверх, от устья в сторону истока… О прекрасной здешней библиотеке, которую, как кажется, никогда и не чистили, такие редкости он там нашел… О возможности продолжить, наконец, работу…

Дом был старый, деревянный, изуродованный пристройками, но сохранивший крыльцо с точеными столбцами и резные наличники на двух фасадных окнах. Комната была довольно большой и чистой, приветливая хозяйка молчаливой. Окно казалось слишком низким, потому что старый дом врос в землю, зато кровать с металлическими шишечками на остриях слишком высокая – Якову с его больной ногой трудно было на нее взбираться, и он сразу же объявил Асе, что уже нашел здесь плотника, который собьет им широкую тахту, на которую положат тюфяк…

В чудесной тетради в плотном переплете, которую он купил в писчебумажном магазине на Кузнецком мосту, в свой первый московский день, в декабре 1955 года, Яков уже успел исписать несколько страниц своим красивым, но несколько безличным почерком. Он решил начать эту новую записную книжку в новом году, и на первой странице стояла дата: 1.01.1956.

Ниже шел список из восемнадцати пунктов – это был деловой раздел. На второй странице, хозяйственной, пунктов было меньше, против некоторых стояли галочки. Под номером первым значился чайник. И он уже стоял на столе. Это был хороший эмалированный чайник едко-зеленого цвета.

– Какая нарядная зелень! – неуверенно заметила Ася, потрогав блестящий бок нового чайника и улыбаясь.

– Ася! Я же дальтоник! Я был уверен, что он спокойного серого цвета.

Восемнадцать пунктов делового раздела представляли собой проект на оставшуюся жизнь. К погибшим на Лубянке рукописям возвращаться он не хотел: Абезьский лагерь дал такой жизненный опыт, который отчасти отменял, отчасти обесценивал все его прозаические упражнения – хорошо, что ничего не сохранилось. Что бы я теперь с этим делал?

Его научные исследования можно было бы и продолжить, в них он видел возможную общественную пользу, но не сегодня, не сейчас, а, может, лет через десять… Единственное дело, к которому ему хотелось бы вернуться, – музыка. Тот трехтомный учебник по мировой музыкальной культуре, который он начал писать на Алтае, мог бы и сегодня пригодиться множеству людей – учащимся для пополнения образования, взрослым людям для расширения кругозора. Да, да, культуртрегерство – вот правильное направление… Но начинать он решил с той славной работы, которую когда-то вел в армии, когда руководил солдатским хором, самодеятельным оркестром…

По привычке организованного человека он начал выполнять свою программу с обследования местных библиотек (поставлена галочка) и посещения ближайшего дома культуры (поставлена галочка и вписана фамилия-имя-отчество директора – Моргачев Павел Никанорович). Внизу страницы был маленький список нот, которые надо было заказать в Областной библиотеке, но галочка поставлена не была…

Яков умер через восемь месяцев, в конце августа, от инфаркта. Ася поехала в Москву получать пенсию, а вернувшись, нашла его, лежащего на тюфяке, мертвым. На его последнем письменном столе лежали две вчерашние газеты, стопки свежеисписанных листов дешевой сероватой бумаги и четыре библиотечные книги – учебник литовского языка, “Материализм и эмпириокритицизм” Ленина в густых карандашных пометках, только что вышедшая “Эволюция физики” Эйнштейна и Инфельда и дореволюционная партитура оратории Генделя “Мессия”.

На листке сероватой бумаги, вложенном в томик Ленина, было написано: “Всегда отстает в чтении научной литературы. Пишет о существовании материи в пространстве и во времени в 1908 году, уже после открытия теории относительности, объявляет утверждение о превращении массы в энергию идеализмом, в то время как уже в 1884 году Дж. Г. Пойнтинг показал, что энергия, так же как и масса вещества, локализована, переносится полем, ее поток обладает плотностью”.

Последние счастливые месяцы жизни Якова.

Лиза проявила свои организаторские способности и на этот раз. Тимоша и Оля были определены в детский сад; нанята домработница Виктория, пятидесятилетняя грузинка на заработках, кормилица своей кутаисской семьи, “ласточка наша”, как называла ее Лиза; куплен, вопреки известным предрассудкам, полный комплект вещей для новорожденного, имеющиеся дети были подготовлены таким образом, что от материнского живота не отлипали, стучались в него нежненько и заговаривали с братом, который, к их восторгу, время от времени ощутимо брыкался. Первую попытку выйти на свет ребенок предпринял первого января, но, немного потолкавшись, раздумал. Молодец, было некстати: Виктория была отпущена на праздники, в раковине громоздились тарелки и кастрюльки, новогодняя елка преждевременно сбросила с себя половину иголок – то ли от жары в доме, то ли от общего нетерпения, повисшего в воздухе. На Юрика напала аллергия неизвестного происхождения, он чесался, как паршивый поросенок, а из глубин давно утекшего детства поднимался панический страх заразы, который охватил его в пятилетнем возрасте, когда Нора нарисовала ему страшных чудовищ-микробов. Но теперь боялся он не за себя, а за Лизу и детей. Несколько ночей он укладывался спать на узком диванчике на кухне. Лизин живот, привыкший за эти последние месяцы к ночным объятиям отца, беспокоился. Лиза недоумевала: она привыкла за последние два года засыпать и просыпаться одновременно с мужем, как одно неделимое существо…

Сразу после Нового года Юрикова необъяснимая чесотка напала и на детей. Особенно страдал Тимоша. Лиза врача не вызвала, а тем более не пошла с ними в поликлинику, потому что все равно на дворе стояли безумные вымороченные праздники, люди, устав от питья, не знали куда себя девать, устали и от отдыха. Транспорт ходил кое-как, поликлиники работали через пень-колоду, но до них и дойти было нелегко – дороги были непроходимы: снегопады чередовались с оттепелями, а дорогу тоскующие таджики не чистили, потому что за праздничные дни зарплату им не выписывали… Лиза приняла самостоятельное решение – всем страждущим дала противоаллергические таблетки, призрак злого микроба развеялся.