Дурная кровь - Роберт Гэлбрейт

– От лица реальной жертвы насильника! – воскликнула Кортни.

Гостиная искривилась. Повисло липкое молчание. Боковым зрением Робин заметила, что на нее смотрит Макс.

Хотя и не с первой попытки, Страйк встал. Робин догадывалась, что он ей что-то говорит, но фразы сливались в сплошной гул: ей заложило уши. Страйк качнулся в сторону двери: он собрался уходить. У порога он чуть не снес дверную коробку – и скрылся из виду.

Все глазели на Робин.

– Боже, прошу прощения, если наговорила лишнего, – зашелестела Кортни через прижатые к губам пальцы. В глазах у нее блестели слезы.

Внизу грохнула дверь.

Робин поднялась из-за стола.

– Ничего страшного, – выдавил где-то далеко голос, похожий на ее собственный. – Я сейчас.

Она вышла вслед за Страйком.

Незнакомая темная улица озадачила пьяного Страйка. Пока он, раскачиваясь, стоял на месте, не в состоянии решить, в какой стороне находится метро, его хлестали порывы ветра и дождевые струи. Обычно он полагался на внутренний компас, который сейчас указывал вправо; туда он и побрел, спотыкаясь, на ходу ощупывая карманы в поисках сигарет и смакуя кайф от выплеска напряжения и злости. Ужин вспоминался ему в виде разрозненных фрагментов. Возмущенная багровая физиономия Кайла. «Мудила. Долбаные студентики». Охотно смеющийся Макс. Изобилие жратвы. Еще большее изобилие бухла.

Дождь искрился в свете уличных фонарей и размывал поле зрения Страйка. Предметы вокруг него то сжимались, то увеличивались, особенно припаркованная машина, которая внезапно оказалась у него на пути, когда он решил пройти по проезжей части. Его толстые пальцы безрезультатно шарили в карманах. Он не мог найти сигареты.

Тот последний стакан бренди – это был перебор. На языке до сих пор оставался мерзкий вкус. Он терпеть не мог бренди, а тут еще они с Ником сперва накачались «Думбаром».

Движение против ураганного ветра требовало изрядных усилий. Благодушное состояние постепенно испарялось, но дурнота не подступала, даже после горы жаркого из говядины и здоровенного куска чизкейка, хотя на самом деле о них лучше было сейчас не вспоминать, равно как и о двух пачках сигарет, выкуренных за последние сутки, и о бренди, вкус которого по-прежнему обволакивал рот.

У него вдруг скрутило желудок. Пошатываясь, Страйк добрел до промежутка между двумя машинами, согнулся пополам, и его стошнило так же обильно, как на Рождество, потом снова и снова, и под конец рвота сменилась сухими спазмами. С мокрым от испарины лицом Страйк выпрямился, утирая рот тыльной стороной ладони; в голове словно бил молот. Он не сразу заметил, что за ним наблюдает стоящая поодаль фигура с неистово развевающимися по ветру светлыми волосами.

– Чт?… А, – выдавил он, когда зрение сфокусировалось на Робин, – это ты.

Он подумал, что она принесла забытые им сигареты, и с надеждой посмотрел на ее руки, но в них ничего не было. Страйк отошел от водостока с блевотной лужей и прислонился к другой припаркованной машине.

– С обеда до вечера просидел с Ником в пабе, – сказал он, с трудом ворочая языком и возомнив, что Робин о нем тревожится.

Ему в зад упиралось что-то твердое. Значит, сигареты были при нем, и он обрадовался: лучше ощущать во рту вкус табака, а не блевотины. Вытащив пачку из заднего кармана, он после нескольких фальстартов ухитрился закурить.

Наконец до его сознания дошло, что Робин ведет себя странно. Вглядевшись в ее лицо, он отметил бледность и непонятную изнуренность.

– Что?

– Что? – повторила она. – Ты, мать твою, еще спрашиваешь «что?».

Робин сквернословила гораздо реже, чем Страйк. Влажный ночной воздух, обдававший холодом потное лицо Страйка, подействовал отрезвляюще. Видимо, Робин была страшно зла: такой он ее раньше не видел. Но спиртное замедляло все его реакции, и он, не найдя ничего лучше, повторил:

– Что?

– Ты ввалился с опозданием, – бросила она, – потому что, конечно, тебе так удобно, ты же ни разу в жизни, е-мое, не проявил ко мне элементарной вежливости и не пришел к назначенному времени…

– Что?… – в очередной раз произнес Страйк, но не потому, что добивался ответа, а скорее от недоумения. В его жизни она была уникальной женщиной, которая никогда не пыталась его переделать. Но сейчас перед ним стояла не та Робин, которую он знал.

– Ты приперся пьяный в хлам, потому что, конечно же, так тебе удобно, ведь я же – пустое место, правда? Робин – о нее можно ноги вытирать, кто она вообще такая? Да насрать на нее, и на ее соседа, и на ее родню…

– Да им было пофигу, – сумел выдавить Страйк.

Он не слишком отчетливо помнил этот вечер, но был уверен, что уж Максу точно было по барабану, если он перебрал. Макс весь вечер сам подливал ему бухло… Макс поржал над его шуткой, которую сейчас было уже не припомнить. Макс – нормальный мужик.

– …а потом ты обрушился на моего брата и его друзей. И затем, – не унималась Робин, – горланил о моей тайне, которую я не доверяю никому…

У нее навернулись слезы, сжались кулаки, оцепенело туловище.

– …никому, перед чужими людьми, чисто довода ради. Тебе хоть раз приходило в голову…

– Постой, – прервал ее Страйк, – я никогда…

– …хоть раз приходило в голову, что мне не хочется обсуждать тему изнасилования – в присутствии совершенно посторонних людей?

– Я никогда…

– Зачем ты стал меня спрашивать, как я отношусь к «маршам Бэ»?

– Ясн… дело, потому…

– Обязательно было поднимать за столом тему детского порно?

– Да я токо… для поддержа…

– А потом ты просто взял да отвалил – и гори все…

– Судя по всему, – перебил Страйк, – чем быстрее я уйду, тем луч…

– Лучше для тебя, – наседая на него, показала зубы Робин; никогда раньше он ее такой не видел, – потому что тебе было удобно сбросить всю свою агрессию в моем доме, а потом, как обычно, шмыгнуть в кусты и оставить меня разгребать дерьмо!

– Как обычно? – повторил Страйк, приподняв брови. – Погоди…

– Сейчас я должна туда вернуться, всех успокоить, всех привести в чувство…

– Никому ты ничего не должна, – возразил Страйк. – Проспись, йопта, если ты…

– Это. Всегда. Достается. МНЕ! – Робин перешла на крик и с каждым словом била себя в грудь; Страйк, заткнувшись от обалдения, уставился на нее. – Это я говорю за тебя «спасибо» и «пожалуйста» нашей секретарше, когда тебе до фонаря! Это я выгораживаю тебя перед другими, когда ты выплескиваешь свое плохое настроение! Это я хлебаю предназначенное тебе говно…