Витязь на распутье - Валерий Елманов

На самом деле красномордым толстым ляхом оказался ясновельможный пан Юрий Мнишек. Он представился Багульнику как Ёжи, отсюда и Ёжик, то же касается и фамилии – весьма созвучна со словом «мних».

Лица у обоих – что у царского тестя, что у Басманова – озабоченные, в глазах нескрываемая тревога – тоже чуют неладное. Но если Мнишек смотрел на меня не без опаски – вдруг я тоже из числа неведомых заговорщиков, то Петр Федорович говорил в открытую, не таясь и не скрывая своей тревоги.

Чтобы слегка прояснить для себя кое-какие моменты, я небрежным тоном поинтересовался у боярина, кто проявил инициативу выпуска преступников из тюрем, учинив огульную амнистию. Ага, сразу двое – Василий Иванович Шуйский и Василий Васильевич Голицын. Поддержали их князья Федор Иванович Мстиславский и Иван Михайлович Воротынский. Ну что ж, так я и предполагал.

А вот касаемо военного смотра Басманов уверил меня, что он объявлен исключительно по инициативе самого государя, имеющего весьма обширные военные планы войны с Крымом, для которой приспело время. Более того, сбор объявлен не только в столице, но и в других городах, полки из которых уже на подходе к Москве.

Получается, тут я промахнулся.

Что же до говорунов, сеющих нехорошие слухи про Дмитрия, порой граничащие с откровенной клеветой, Басманов рассказал, что кое-кого удалось схватить, но когда было доложено государю, то за них сразу вступились думцы, принявшиеся наперебой убеждать, что те буровили это по недомыслию да во хмелю. Окончательно убедил непобедимого кесаря в том, что несчастных надлежит выпустить, Василий Голицын.

– Не уподобляйся Борису Федоровичу, – веско произнес он. – Ему таковское простительно, ибо он избранный. Ты ж у нас природный государь, потому и негоже тебе брать с него пример, да еще в столь худом деле.

И как ни упрашивал Басманов, Дмитрий остался непреклонен в своем повелении отпустить всех несчастных пьяниц – очень уж ему не понравилось сравнение с Годуновым.

– Ты бы хошь ему поведал, чтоб он поостерегся, – проворчал Петр Федорович. – К тебе-то он должон прислушаться.

– А ты как мыслишь, ясновельможный пан? – поинтересовался я у краснорожего Мнишка.

– Зрада крулю, – коротко ответил он и пожаловался, тыча себя в грудь: – Я не могэ спачь в ноцы – боли мне сэрцэ.

Хотя толстяк говорил по-польски, но, в отличие от его дочурки, его я понял хорошо, пусть и с некоторым запозданием. Впрочем, толку с того. Бессонница и боли в сердце – не мой профиль. А вот зрада – это как раз по моей части. Вот только сегодня и в ближайшие дни у меня нейтралитет – ни помогать, ни мешать мятежникам я не собираюсь, да и Федору отсоветую, так что оставалось лишь развести руками.

Правда, пообещать поговорить с Дмитрием пришлось, иначе бы не отстали. Заодно Басманов заметил, что ныне он не питает особого доверия ни к стрельцам, ни к этим иноземцам, поэтому было бы самым лучшим, если бы я в разговоре с Дмитрием предложил ему своих людей для охраны царских покоев.

Деваться было некуда – пообещал и людей, правда, оговорив, что пока у меня их всего ничего, так что надо дождаться приезда Годунова. Зато после торжественного въезда царевича в столицу могу в тот же вечер выделить с десяток ратников.

– И мне тоже, – встрепенулся Мнишек и скорчил жалобную гримасу.

Ишь чего захотел. Можно подумать, что у меня охранное агентство. Но впрямую отказывать не стоило, поэтому пришлось изворачиваться.

– А ты не подумал, ясновельможный пан, что наличие у царского тестя охранников, которые всего пару седмиц назад брали города Речи Посполитой, польские послы сочтут неуважением к особе короля Сигизмунда? – И я усмехнулся, глядя на опешившего толстяка, который принялся озадаченно чесать лоб.

А перед самым уходом я, вспомнив про Сретенскую слободу и Замоскворечье, куда так и не успел попасть, поинтересовался у Басманова, какое настроение у стрельцов. Петр Федорович недоуменно пожал плечами, ответив, что они по-прежнему верны государю.

Что ж, очень хорошо. Значит, если случится переворот, то я смогу рассчитывать на шесть тысяч помимо своих восьмисот. Вот только завтра мне снова недосуг к ним заглянуть, но ничего, будем надеяться, после приезда из старых казарм найду несколько часов.

Оставшись один, я сел и задумался, пытаясь проанализировать все, что узнал за этот день от своих людей, добавив к этому настойчивое приглашение поляков заглянуть к ним в гости и еще одно, не менее настойчивое, исходящее от Романова. Причем оба на завтрашний вечер. Ах да, совсем забыл. Имелись еще и назойливые расспросы этого расстриги относительно маршрута движения Годунова, времени его прибытия, куда именно и все в том же духе.

Итак, что у нас получается? Пока предельно ясным оставалось одно – что-то где-то зреет. Хотя нет, неправильно – не что-то, а, как тут выразился пан Мнишек, зрада крулю, и не просто зреет, но уже вот-вот лопнет, сочась кровавым гноем, иначе преступников бы не стали выпускать. Такие вещи делают накануне или за несколько дней, но не недель.

Определить действующих лиц труда не составляло, по крайней мере тех, кто стоял во главе. Тут и к гадалке ходить не надо – и без того ясно, что вновь Шуйские, а с ними, скорее всего, Голицыны, раз они тоже хотят со мной помириться. Не исключено, что и Романов – то-то он так хлопочет, выставляя себя посредником.

А вот где и как они собираются выступить – вопрос. И тут же еще один – что они намерены делать с Годуновым, да и со мной тоже? Или бояре всерьез считают, что им удастся уговорить меня ни во что не вмешиваться? Вообще-то возможен и такой вариант, иначе зачем бы им договариваться со мной о встрече и заключении перемирия, которое, весьма вероятно, окажется нечто вроде сделки – мы тебя прощаем за все прошлые художества, а ты сиди смирно и не вякай. Или эта встреча предназначена лишь для того, чтобы удержать меня в Москве, пока будет чиниться расправа над Годуновым?

А шантаж со стороны поляков? У него-то какая цель?

Впрочем, на кое-какие загадки я, наверное, получу ответы уже завтрашним вечером, а может, и раньше.

И действительно, я как в воду глядел. Не зря столь старательно выспрашивал меня о возвращении Федора этот расстрига. Я еще не успел выехать из Москвы, прихватив с собой всех гвардейцев, как сразу понял – пасут. Мне ли не знать, чем отличается настоящий нищий от того бродяжки, который сидел недалеко от ворот и – слыханное ли дело – даже не посмотрел в шапку, какую монетку я ему кинул.

Самодовольно подумав, что мои ребятки из бригады Лохмотыша так грубо никогда не работали, а клянчить деньги из спортивного интереса научились похлеще подлинных побирушек, я сделал в памяти зарубку – работаем всерьез – и направил коня за ворота.

Пока ехал, прикидывал, сколько человек бояре отрядят на поимку царевича. По идее много людей у них не наберется – нужны-то не просто верные, но преданные как собаки, которым вообще наплевать, кто перед ними, вдобавок умеющие держать язык за зубами, а таких поискать.